Младшая сестра Бога

– Ну, мало ли откуда? Все знают. Об этом же вся школа говорила!

– Когда? В январе?! – вспылила я. Наташка виновато притихла. Потом извиняющимся тоном согласилась:

– Ну, больше всего, конечно, сначала. Потом все как-то поутихло. Потом каникулы начались…

– А я вернулась в середине марта.

– Значит, ты ничего не знаешь, – задумчиво констатировала Наташка. – Ну, к марту, конечно, все уже улеглось. Ты заниматься начала, как проклятая. Мы с тобой тогда и разговаривали только о физике, да о химии. А тогда, в январе, когда погиб Костя, мы – ну, я, Машка, еще несколько человек, – приходили помогать с похоронами. Кое-что закупить, приготовить. Лидии Борисовне же некому было помочь.

Я почувствовала, как у меня защемило сердце.

– У нее только сын еще остался, Саша. Он потом нас проводил немного. Ему было очень тяжело, а Машка нашла какие-то особенные слова утешения. Потом они стали встречаться.

Я ничего этого не знала. Конечно, в свете этих тяжелых обстоятельств, следовало бы вести себя с Лидией Борисовной более деликатно. И все-таки, неужели моя вина столь сильна?

– Лидия Борисовна, конечно, после этого сильно изменилась. Даже заговариваться стала иногда. Или сядет за стол, отвернется к окну и молчит. И так весь урок. В общем, сломалась как-то.

Теперь я начала это вспоминать. Тогда, весной, заметить эти перемены у меня просто не было времени.

– А потом Саша нашел для нее эти стихи. Ну, этого Бронсона. Уже в конце февраля. Ну да, она заставила их выучить к 23 февраля. Она их много раз перечитывала, вроде бы успокаивалась. Машка говорила, что она даже их на ночь под подушку клала.

– А что в этих стихах, ты не помнишь? – пытаясь унять дрожь, спросила я.

– Наизусть сейчас уже не помню. Что-то про солдата.

– Про солдата?

– Да, про солдата, который не вернулся из боя.

Вот и все. Круг замкнулся. Я почувствовала странное облегчение.

– Наташа, – задала я последний вопрос, ответ на который уже знала, – а как погиб Костя?

– Так он и погиб как раз в бою. В армии.

Когда я вошла, папа не спросил из зала, я ли это. Вместо этого он вышел в прихожую, помог мне снять куртку и повесил ее на вешалку.

Это необычное поведение заставило меня пристально посмотреть на него. Он выдержал мой взгляд, но и после этого не ушел, а остался стоять напротив, облокотившись на дверную притолоку. Что-то в нем неуловимо изменилось. То, как он вошел. То, как он стоял. Как он спросил:

– Где ты была так поздно?

В обычно уверенном, спокойном голосе проступила какая-то тихая нежность. Как будто мягкой поступью из тела вышел краешек души.

– Закрывала архив по Наташиной просьбе. Пап, я очень устала.

Это было даже больше, чем правда.

В эти мгновения усталость была мною.

Я медленно обошла его и прошла в зал. Он пришел за мной.

– Откуда ты знаешь Сашу Маркелова?

– Вчера случайно познакомились, – лаконично ответила я, опустив детали знакомства.

У меня было чувство, что с тех пор прошло несколько лет.

– Он звонил мне сегодня.

Я боялась этого разговора. Не хотела его. Но нужно было, наконец, расставить все точки над «и». Я помолчала, потом все-таки спросила:

– Что он сказал? Чего хотел?

Хотя все уже знала.

– Хотел узнать, виноват ли я в гибели его брата.

– А ты виноват?

Я посмотрела отцу прямо в глаза. Еще никогда в жизни я не задавала ему столь серьезного вопроса.

– Марта. Ты должна понять. Этот парень, Костя, не был болен. Перед призывом в армию его мать приходила ко мне. Говорила о том, что он очень легкоранимый, чувствительный, тонкий человек. Словом, не от мира сего. Что в армии он погибнет. Сказала, что сердцем это чувствует. Предлагала деньги. Марта! Да, это была тонкая, поэтическая личность, очень одухотворенная. Но это не диагноз! Понимаешь?! Я обследовал его, и заявил: призывник здоров. Он должен служить. И будет служить!

Прямо Глеб Жеглов. Я почувствовала легкую тошноту.

– Ну, а потом его послали куда-то в горячую точку, где он погиб в первом же бою. Его мать звонила мне и обвиняла в смерти парня, говорила, что он был нездоров, а я не выявил болезни. Потом мне сказали, что у нее после этого несчастья что-то случилось с головой. А сегодня позвонил ее сын. Этот Саша. Я ему все объяснил. Что его брат был личностью с тонкой психологической структурой, но больным он не был. Я не мог поступить иначе.

– Он тебе поверил? – с надеждой спросила я. Отец пожал плечами.

– Мне кажется, поверил.

Воцарилась тишина. Мне показалось, что она имеет цвет – блестящий черный цвет. Антрацитовый.

– Марта, – сказал отец, взвешивая каждое слово, – Это просто трагическое стечение обстоятельств. Я помню этого парня. С диагнозом я не ошибся. И с точки зрения своего гражданского долга поступил правильно. Мне не в чем себя винить.

И голос снова был уверенный. Но не совсем.

И это мешало мне поверить ему до конца.

Он повернулся и ушел в кухню. Я пошла за ним. Встала в дверях. Посмотрела ему в спину. Наверно, взгляд жег ему спину. Он обернулся.

– Папа! – я почувствовала, что изнутри меня распирает невыносимая черная боль, и что она вот-вот разнесет меня в клочья. Если он не ответит, я умру. – Ты правда ни в чем не виноват?