Младший брат

Долорес-парк очень красив, здесь много солнца, пальм и теннисных кортов. Хочешь – бегай по холмам, хочешь – прохлаждайся под деревьями. Правда, тут ночуют бомжи, но их много во всех районах Сан-Франциско. Мы договорились встретиться с Энджи на улице, возле анархистского книжного магазина. Естественно, это предложил я. Честное слово, я выбрал это место просто потому, что оно удобно для встречи, хотя потом, задним числом, стало понятно, что на таком фоне очень приятно красоваться перед девушкой, показывать, насколько ты крут. Когда я вошел, она читала книгу под непристойным названием «К стенке, Мазефакер».

– Прелестно, – сказал я. – И этими же губками ты целуешь мамочку?

– Мамочка не жалуется, – парировала она. – Вообще-то это история людей вроде йиппи, только из Нью-Йорка. Они использовали это ругательство вместо фамилии – например, «Бен Мазефакер». Фишка в том, что они со своими приколами часто попадали в выпуски новостей, и газетчикам приходилось всякий раз париться над непечатной фамилией. Цель была просто поиздеваться над журналюгами. Остроумные ребята.

Она поставила книгу обратно на полку, и я завис, раздумывая, обняться нам или нет. У нас в Калифорнии люди часто обнимаются при встрече или на прощание. Часто. Но не всегда. Иногда целуются в щеку. В общем, совсем запутался.

Она успешно решила за меня эту проблему: сжала в объятиях, притянула голову вниз, крепко поцеловала в щеку и громко подула в шею. Я со смехом отстранился.

– Хочешь буррито? – предложил я.

– Это вопрос или констатация очевидного факта?

– Ни то ни другое. Это приказ.

Я прикупил несколько забавных стикеров со словами «ЭТОТ ТЕЛЕФОН ПРОСЛУШИВАЕТСЯ» как раз такого размера, чтобы наклеивать на таксофоны, до сих пор стоящие на улицах нашего района. У нас не каждый может позволить себе сотовый телефон.

Мы вышли и окунулись в вечернюю прохладу. Я рассказал Энджи о том, что видел в парке.

– Наверняка расставили вокруг квартала сотни своих грузовиков, – мрачно произнесла она. – Чтобы было куда запихивать арестованных.

– Гм. – Я огляделся. – А я-то думал, ты скажешь что-нибудь вроде «да слабо им» или «ничего они нам не сделают».

– Нет, думаю, организаторы затевали концерт не ради этого. А для того, чтобы собрать в одном месте побольше гражданских и поставить копов перед выбором: надо ли обращаться с обычными людьми как с террористами. Что-то вроде взлома маячков, когда вы ходите и перепутываете карточки, только с музыкой. Ты ведь тоже этим занимаешься?

Черт, иногда забываю, что для моих друзей Маркус и M1k3y не одно и то же лицо.

– Да, случается, – отозвался я.

– То же самое, только с крутыми музыкальными группами.

– Понятно.

Здешние буррито – это нечто. Их делают только в нашем районе. Они дешевые, гигантские и необыкновенно вкусные. Представьте себе трубу величиной со снаряд для базуки, наполненную острым жареным мясом, гуакамоле, сальсой, помидорами, фасолевой поджаркой, рисом, луком и кориандром. По сравнению с обычным фастфудом – все равно что «ламборгини» рядом с игрушечными машинками.

В нашем районе примерно две сотни точек, где можно купить буррито. Все они дико безобразны, с неудобными креслами и минимумом декора, по стенам развешаны выцветшие рекламные плакаты из мексиканских туристических агентств и голографические портреты Иисуса и девы Марии в рамках с электрическими лампочками. Громко играет музыка марьячи. Различие между ними только одно – в экзотических сортах мяса, которое они кладут в начинку. По-настоящему аутентичные места добавляют мозги и язык. Я это никогда не заказываю, однако приятно сознавать, что истинные ценители традиций еще не перевелись.

В меню заведения, куда мы направились, присутствовали и мозги, и язык, однако мы обошли эти блюда стороной. Я заказал буррито с карне асада – тонкими ломтиками жареной говядины, Энджи – с мелко нарубленной курицей, на десерт – по большому стакану орчаты.

Сев за стол, она сразу же развернула свой буррито и достала из сумочки небольшой флакон. Это был маленький стальной аэрозольный баллончик, точь-в-точь такой, в каких продается перечный спрей для самообороны. Она направила его на обнаженные внутренности своего буррито и оросила их тонким облачком красноватых маслянистых брызг. Я потянул носом – от пряного запаха перехватило горло, на глазах выступили слезы.

– Что за зверства ты творишь с бедным беззащитным буррито?

Она лукаво улыбнулась:

– Обожаю острую пищу. В баллончике капсаициновое масло.

– Капсаицин…

– Да, вещество, из которого делают перечный спрей. Фактически тот же самый спрей, только немного разбавленный. И гораздо вкуснее. Острая-преострая приправа.

От одной мысли о такой приправе у меня заслезились глаза.

– Ты что, вправду собираешься это съесть? – спросил я.

Ее брови взметнулись вверх.

– А ты как думал? Смотри и учись, малыш.

Она аккуратнейшим образом запеленала буррито обратно, заново обернула фольгой. Освободила от упаковки один конец, поднесла к губам, застыла, выдерживая театральную паузу.