Младший брат

До самого последнего момента я не верил, что она его откусит. Этот баллончик больше походил не на еду, а на оружие массового поражения.

Она откусила. Прожевала. Проглотила, всем своим видом показывая, что наслаждается изысканной пищей. Потом с невинным видом спросила:

– Хочешь попробовать?

– Да, – храбро вызвался я. На самом деле я большой любитель острой пищи. В пакистанских ресторанчиках всегда заказываю карри с нарисованными рядом четырьмя острыми перчиками.

Я развернул фольгу и откусил большой кусок.

Это я напрасно.

Помните, как бывает, если вдруг хватишь слишком много хрена, васаби или чего-то подобного? От жгучей боли моментально схлопываются носовые пазухи, дыхательное горло сжимается, и раскаленный поток термоядерного пламени, не найдя выхода, прокладывает себе путь прямо в мозг, выплескиваясь оттуда со слезами и соплями. Кажется, вот-вот из ушей пойдет пар, как у мультяшного персонажа.

Так вот, это было намного хуже.

Я словно прикоснулся к раскаленной печи, только не рукой, а какими-то внутренними поверхностями головы. Адское пламя затуманило разум, спустилось по пищеводу и опалило желудок. Меня бросило в пот, я задыхался, икал и хватал воздух ртом.

Энджи без единого слова придвинула ко мне стакан орчаты. Я схватил его, ухитрился попасть соломинкой в рот и одним глотком вытянул добрую половину.

– Существует так называемая шкала Сковилла, по ней измеряют остроту разных сортов перца, – с невозмутимым видом стала объяснять она. – Чистый капсаицин оценивается в пятнадцать миллионов очков. Соус табаско едва дотягивает до двух с половиной тысяч. Перечный спрей содержит полноценные три миллиона. А снадобье у меня в баллончике едва дотягивает до ста тысяч, примерно как карибский красный перец. Я освоила этот уровень примерно за год. Самые закаленные ценители могут выдержать до полумиллиона, то есть в двести раз острее, чем табаско. Вот это я понимаю, настоящий жар. При такой температуре по Сковиллу мозг прямо-таки купается в эндорфинах. Кайф покруче, чем от травки. И для здоровья полезно.

Я с трудом переводил дыхание, медленно приходя в себя.

– Правда, потом в туалете садишься как на раскаленную сковородку, – подмигнула она.

Бр-р.

– Ты с ума сошла, – выдавил я.

– Занятно слышать это от человека, который на досуге собирает ноутбуки, а потом крушит их молотком, – парировала она.

– Твоя взяла. – Я признал поражение и утер пот со лба.

– Хочешь еще? – Она протянула баллончик.

– Нет уж, я пас, – ответил я так поспешно, что мы оба рассмеялись.

Выйдя из ресторана, мы пошли в Долорес-парк. Энджи обняла меня за талию, и я обнаружил, что рост у нее самый что ни на есть подходящий, чтобы положить руки ей на плечи. И мне это очень нравилось. Я всегда был не очень высок, и девчонки, с которыми я встречался, обычно были моего роста. Девочки-подростки вытягиваются быстрее мальчишек, уж такова жестокая шутка природы. А с Энджи было хорошо.

Мы свернули на Двадцатую улицу и пошли к Долорес. Еще не успев сделать ни шагу, услышали далекий гул. Словно жужжали миллионы пчел. Со всех сторон к парку стекался народ. Я пригляделся: толпа стала раз в сто гуще, чем когда я встретился с Энджи.

От этой картины меня бросило в жар. Прекрасная ночь, свежий бодрящий воздух, и нас ждет отпадная тусовка, мы будем отрываться по полной, забыв о завтрашнем дне. «Ешь, пей, веселись, ибо завтра умрем».

Не сговариваясь, мы ускорили шаг. Вокруг толпилось множество полицейских, они взирали на происходящее с каменными лицами. Да что, черт возьми, они нам сделают? В парке народу немерено. Я плохо умею подсчитывать численность толпы на глаз. На следующий день газеты со слов организаторов написали, что собралось двадцать тысяч зрителей. По данным полиции – пять тысяч. Наверно, истина, как всегда, крылась посередине – примерно двенадцать с половиной.

Как бы то ни было, мне еще никогда не доводилось оказываться посреди такой огромной толпы. Быть участником необъявленного, неразрешенного, незаконного мероприятия.

В мгновение ока мы очутились в самой гуще народа. На всех лицах играли улыбки. Голову на отсечение не дам, но, по-моему, в этом людском водовороте не было ни одного человека старше двадцати пяти. Попадались даже ребятишки лет по десять-двенадцать, и у меня на душе стало легче. Когда среди публики такие малыши, никто не наделает глупостей. Никому не захочется видеть, как страдает ребятня. Нас ждет весенняя, грандиозная, праздничная ночь.

Я прикинул, как найти место получше. Наверно, надо пробираться к теннисным кортам. Мы стали просачиваться сквозь толпу и, чтобы не разлучиться, взялись за руки. Правда, чтобы не разлучаться, совсем не обязательно сплетать пальцы. А мы сплели. Чисто ради удовольствия. Было очень приятно.