Младший брат

Едва я сделал пару шагов за ворота, как кто-то врезался в меня с такой силой, что я грохнулся на тротуар. Этим недотепой оказался молодой бездомный парень примерно моих лет, может, немного старше. На нем были длинный замусоленный плащ, мешковатые джинсы, кроссовки такие потрепанные, словно их побили топором. Нечесаные патлы почти закрывали лицо, клочковатая бороденка уходила за воротник вязаного свитера непонятной расцветки.

Все это я успел разглядеть, барахтаясь рядом с ним на тротуаре под недоуменными взглядами прохожих. Похоже, за миг до столкновения он спешил куда-то по Валенсии, сгибаясь под тяжестью валявшегося рядом рюкзака – тот расползался по швам и был испещрен фломастерным рисунком из геометрических фигур.

Парень встал на колени, качнулся взад-вперед, будто был пьян или ударился головой.

– Прости, чувак, – сказал он. – Не заметил тебя. Не ушибся?

Я тоже сел. Руки-ноги вроде целы.

– Гм. Нормально все.

Он встал, улыбнулся. Зубы у него оказались на удивление ровные и белые, как на рекламе стоматологической клиники. Протянул мне руку – рукопожатие было сильным и твердым.

– Честно, прости.

Голос тоже звучал ясно и разумно. Я‐то ожидал, что он будет невнятно бормотать, как те пьянчуги, что шатаются по нашему району поздними вечерами, но нет – по разговору его можно было принять за подкованного продавца книжного магазина.

– Да ничего страшного, – отозвался я.

Он опять протянул руку и представился:

– Меня звать Зеб.

– Маркус, – ответил я.

– Рад встрече, Маркус. Может, еще когда-нибудь столкнемся!

Он со смехом подхватил рюкзак, развернулся на каблуках и зашагал прочь.

* * *

Всю дорогу домой я ошарашенно размышлял о странной встрече. Вернувшись, застал маму на кухне. Мы поболтали о том о сем, как привыкли в старые добрые времена, до того как наша жизнь бесповоротно изменилась.

Потом я поднялся к себе, плюхнулся в кресло. Впервые за последнее время мне не хотелось входить в икснет. Я заглянул туда рано утром, перед школой, и обнаружил, что из-за моего поста разгорелись нешуточные споры. Одни соглашались со мной, а другие пылали праведным гневом за то, что я отговариваю их от любимого развлечения.

Когда все это началось, у меня шла работа примерно над тремя тысячами разных идей и изобретений. Я сооружал камеру-обскуру из деталек конструктора лего. Экспериментировал с аэрофотосъемкой, задействовав воздушный змей и старенький цифровой фотоаппарат, для которого соорудил спусковое устройство из силиконовой резинки – если натянуть ее на старте, она медленно сжимается и через регулярные промежутки времени приводит в действие затвор, делая снимки. Встроил ламповый усилитель в ржавую помятую канистру из-под оливкового масла, больше похожую на археологический артефакт, и следующим этапом планировал приделать к конструкции держатель для мобильного телефона и набор динамиков 5.1 с объемным звуком, сделанных из консервных банок.

Я окинул взглядом свой рабочий стол и остановил выбор на камере-обскуре. Медленно соединять мелкие детальки лего – это сейчас максимум того, на что я способен.

Я снял сначала часы, потом массивный, на два пальца, серебряный перстень с обезьяной и ниндзя, изготовившимися к бою, положил их в коробочку, где обычно храню всякие мелочи, которые в начале дня распихиваю по карманам и вешаю на шею. Телефон, бумажник, ключи, вайфайндер, мелочь, батарейки, катушки с проводами… Я выложил все это в коробку и озадаченно застыл, вертя в руках вещицу, которую раньше не видел.

Листок бумаги, серый и мягкий, как тряпочка, с обтрепанным краем там, где его оторвали от листа побольше. Он был исписан мельчайшим аккуратным почерком. Убористый текст покрывал обе стороны, от верхнего левого края до корявой подписи в правом нижнем углу на другой стороне.

Подпись была короткая: ЗЕБ.

Я углубился в чтение.