Младший брат

И в этом своем безумии он свято верил всему, что говорили в ДВБ, покорной маленькой овечкой вливался в стадо и вместе со всеми покорно брел, куда укажут.

А теперь он узнал, что меня бросили за решетку никакие не террористы, а ДВБ, что в тюрьме «Гуантанамо-в-Заливе» они держат в заложниках множество детей из нашего города. Теперь и для меня все встало на свои места. Конечно, куда же еще меня могли отвезти с мешком на голове, если не на Остров Сокровищ. Ведь до него из Сан-Франциско всего десять минут на катере.

Отец вернулся такой разъяренный, каким я его еще никогда не видал.

– Почему ты мне сразу не рассказал? – взревел он.

Мама храбро заслонила меня от его гнева.

– Ты не там ищешь виноватых, – заявила она ему. – Вина лежит на тех, кто похищает и запугивает людей.

Он тряхнул головой и топнул.

– Я Маркуса ни в чем не обвиняю. Прекрасно знаю, кто во всем виноват. Я сам. Я и ДВБ. Обувайтесь, надевайте куртки.

– Куда мы идем?

– К отцу Дэррила. А потом к Барбаре Стрэтфорд.

* * *

Имя Барбары Стрэтфорд было мне смутно знакомо, но я никак не мог вспомнить, где же его слышал. Решил, что она, наверное, давняя приятельница родителей.

Мы ехали к дому Дэррила. Рядом с его отцом мне всегда было не по себе. Когда-то он служил радиооператором на флоте, и дома у него царил строгий порядок, как на военном корабле. От него Дэррил с малолетства научился морзянке, чему я всегда завидовал. Потому-то я и понял, что письмо Зеба заслуживает доверия. Но на морзянке вся крутизна заканчивалась. Отец Дэррила завел дома железную армейскую дисциплину, бессмысленную и беспощадную, требовал, например, заправлять кровати идеально, по ниточке, и бриться два раза в день. Дэррил был готов лезть на стену.

В конце концов маме Дэррила осточертело жить словно в казарме, и, когда сыну было десять лет, она уехала к своим родным в Миннесоту. Дэррил обычно проводил там все каникулы и рождественские праздники.

Я устроился на заднем сиденье машины и смотрел отцу в затылок. Он стиснул зубы так, что на шее заиграли желваки и мускулы натянулись как канаты.

Мама положила руку ему на локоть, успокаивая. Ну а меня утешить было некому. Эх, позвонить бы сейчас Энджи. Или Джолу. Или Ванессе. Может, и позвоню, когда этот безумный день закончится.

– Он, должно быть, в мыслях уже похоронил сына, – сказал отец. Мы карабкались по извилистому серпантину, ведущему на Твин-Пикс, к маленькому домику, в котором жили Дэррил с отцом. Как это часто бывает по ночам в Сан-Франциско, раздвоенная вершина холма была окутана туманом, и свет фар отражался от белой пелены. На виражах мне открывались раскинувшиеся внизу городские долины, подернутые дымкой, словно чаши, наполненные россыпью мерцающих огней.

– Этот дом?

– Да, – ответил я. – Приехали.

Я не заглядывал сюда уже несколько месяцев, однако много раз бывал у Дэррила и сразу узнал нужный дом.

Мы втроем долго стояли у машины, ожидая, у кого хватит смелости подойти к двери и позвонить. К моему удивлению, смельчаком оказался я.

Я нажал на кнопку, и мы, затаив дыхание, стали ждать. Я позвонил еще раз. Машина отца Дэррила стояла у дома, в гостиной горел свет. Я уже собрался позвонить в третий раз, и тут дверь распахнулась.

– Маркус?

Человек, появившийся на пороге, совсем не походил на того подтянутого офицера, каким я его помнил. Сейчас он был небрит, в домашнем халате, с покрасневшими глазами и отросшими ногтями на босых ногах. За эти месяцы он сильно обрюзг и прибавил в весе, под крепкой челюстью морского волка заметно колыхался второй подбородок. Нестриженые редеющие волосы клочьями торчали во все стороны.

– Здравствуйте, мистер Гловер, – приветствовал его я.

Родители подошли и встали у меня за спиной.

– Привет, Рон, – сказала мама.

– Здорово, Рон, – кивнул отец.

– И вы тут? Чего вам?

– Может, пригласишь в дом?

* * *

Гостиная выглядела как в телевизионном репортаже о брошенных детях, которые месяц живут одни в запертом доме, прежде чем их обнаружат встревоженные соседи. Коробки из-под замороженных полуфабрикатов, пустые пивные банки и бутылки из-под соков, миска с заплесневелыми остатками какой-то каши, груды газет. Под ногами хрустел мусор, разило кошачьей мочой, но и без нее стояла вонь, как в туалете на автобусной станции. На продавленной от постоянного лежания кушетке, застеленной грязными простынями, валялась пара мятых подушек в засаленных наволочках.

Мы долго стояли, потрясенные таким зрелищем, и от смущения чуть не забыли, для чего пришли. Отец Дэррила выглядел так, словно ему опротивело жить.

Он медленно отодвинул простыни, освободил пару стульев от грязной посуды и пустых упаковок, отнес их на кухню и, судя по грохоту, свалил в углу прямо на пол.

Мы осторожно уселись на расчищенное пространство. Он вернулся и тоже сел.

– Простите, – невнятно пробормотал он. – Даже кофе не могу предложить. Закончился. Продукты привезут только завтра…

– Рон, – перебил отец. – Мы приехали сообщить тебе кое о чем очень важном. Новость не из легких, так что соберись с духом.