Мне снится нож в моих руках

До старшего курса колледжа. Дома на Рождество, когда я с резким вздохом проснулась, всё ещё чувствуя холодный ствол пистолета у своего виска, всё ещё видя перед собой огромные чёрные зрачки наркоторговца, кошмар из сна сменился, зловещим движением руки, внезапным приливом воспоминания, всплывшего четырнадцать лет спустя.

Всего несколько часов спустя нам позвонили: моего отца нашли в номере мотеля. Он лежал, свесив руки по сторонам кровати; мёртвый от передозировки. На похороны никто не пришёл. Когда мои бабушка и дедушка подошли к могиле и увидели, что там только я, мама и священник, моя бабушка так разрыдалась, что дедушке пришлось держать её, чтобы она не упала. Вместо того, чтобы обнять нас, похлопать меня по плечу, как она делала, когда я была маленькой, моя бабушка подняла дрожащий палец.

– Это всё ты виновата, – сказала она, яростно глядя на мою мать. – Это ты поймала его своей беременностью. Ты сделала его несчастным. Ты его убила. И смотри! – Она обвела руками пустое кладбище. – Никому даже нет дела, что его не стало. Он должен был стать важным человеком!

Моя мама сделала два шага вперёд и с силой ударила бабушку ладонью по щеке. Та отпрянула, открыв рот, а мама пошагала прочь от могилы, с кладбища, и ни разу не обернулась.

Так что в конце концов мы остались втроём. Мы с бабушкой и дедушкой молча стояли и слушали, как священник читал похоронные молитвы, а гроб с отцом опускали в землю. Был морозный зимний день, а я оставила куртку в машине, но удивительное дело: я почти ничего не чувствовала. Я слышала шум пурги, будто одеяло белого шума, как снаружи, так и у себя под кожей. Я смотрела, как падает, лопата за лопатой, земля, и в голове у меня звучали, как заевшая пластинка, с каждым мягким ударом от падения земли на гроб, два голоса. Голос отца, из того проснувшегося воспоминания: «Я должен был быть лучше». И голос моей бабушки: «Никому нет дела, что его не стало».

Мне, конечно, было дело. Но я, наверное, была не в счёт.

Когда каникулы закончились, и я вернулась в Дюкет, я стала всех избегать: спала днём, а по ночам, когда спали Каро и Хезер, гуляла по кампусу. Иногда я сдержанно разговаривала с мамой. Как ни странно, она стала мне звонить, чего раньше никогда не делала.

Потом однажды я вернулась в свою комнату в общежитии и застала там сидящую на моей кровати Каро; в её глазах были слёзы. Хоть я ей и не говорила, она как-то прознала о том, что случилось. Она хотела обняться и поговорить, быть моей лучшей подругой, но я оттолкнула её и сказала, что не готова. Она просто кивнула и сунула мне в руку листочек бумаги, прежде чем уйти.

Я упала на кровать и без интереса посмотрела на листочек. Это было стихотворение Мэри Оливер. Я быстро просмотрела его, пока не дошла до последней строки, вопроса: «Что ты собрался делать со своей бешеной и прекрасной жизнью?»

Я села в приступе ярости. Почему я должна удовлетвориться одной бешеной и прекрасной жизнью? Перед глазами мелькнул вид могилы моего отца и трёх маленьких фигурок вокруг неё. Это нечестно. Люди заслуживают большего; больше, чем маленькое, короткое существование, в конце которого они увядают в никуда.

Мои глаза обожгло слезами. Я разорвала стихотворение и сунула в мусорку. Одна жизнь, полная ошибок – это недостаточно времени, недостаточно шансов, чтобы сделать всё правильно. Этого недостаточно. Кто такая эта Мэри Оливер, чтобы велеть людям принять ничтожество, когда сама она тем временем знаменита? Когда тем временем она знала, что её жизнь будет бесконечной; её мысли и слова будут повторяться сотни лет. Вот чего я хотела. Я хотела стать достаточно большой, достаточно важной, чтобы никогда по-настоящему не умереть. Тогда я никогда не окажусь в ловушке под землёй, как мой отец, без единой оплакивающей меня души.

Я точно знала, что мне нужно сделать. Я села за стол и загрузила компьютер, нетерпеливо постукивая в ожидании, пока он прогрузится. Если моя бабушка была права, и жизнь моего отца прекратилась из-за меня, я должна была показать ему, что я того стоила, заставить его мной гордиться, и жить за нас обоих: пойти в аспирантуру в Гарвард, а потом поехать в Вашингтон и работать с известными воротилами. Я отправлюсь вверх, вверх, вверх, и возьму его с собой. Ему не обязательно заканчиваться вот так. Я дам ему ещё один бешеный и прекрасный шанс.

* * *

Прежде чем подойти к нему, я дождалась, пока из лекционного зала выйдет последний студент. Доктор Джон Гарви, знаменитость Дюкета, его звёздный экономист. Двойной выпускник Гарварда: сначала колледж, потом кандидатская диссертация. Советник по экономике двух президентов; радость и гордость нашего университета. На его лекции было практически невозможно попасть, если только ты не идёшь на диплом экономиста – за исключением Хезер, которая в прошлом семестре попала на его лекции, несмотря на то, что училась на лингвиста, потому что вот такая вот она была везучая.