Модный Лондон. Одежда и современный мегаполис

Расходятся с впечатлениями Прингл воспоминания Хуланики, согласно которым сознательная перемена курса открыла новые возможности к самопреобразованию, возможности, в которых была столь стеснена классическая долли с Кингс-роуд и которые затем обнажили всю ограниченность идеи свингующего бутика: «Когда «долли» попадала в Biba, ее оглушала музыка и ослепляла полутьма, и она становилась более загадочной. Это невероятно – видеть, как люди примеряли на себя… образы из моих фантазий. Я чувствовала, что мы даем им основы, которые они могли изменять под себя»[458]. Размышляя о причинах того, почему магазин так долго сохранял влиятельность, историки наподобие Элизабет Уилсон, полагали, что его стиль оказал влияние на возникновение панка в конце 1970-х годов, освободив пространство «для экспериментов и переиначиваний»

[459]. Хотя в самых мрачных проявлениях панк-культура подвергала сомнению центральные принципы философии и мировоззрения 1960-х, подчеркивая лицемерие и бессодержательность предыдущего десятилетия, едва ли можно считать совпадением тот факт, что герои панка ходили по тем же лондонским улицам, посещая те же места на Краю света и на Кенсингтон-хай-стрит, что некогда принадлежали «долли-бёрдз».

Глава 7

Студент

Кэмденский рынок. 1970–2000-е

По дороге от станции метро «Кэмден-таун» до канала все поросло водорослями. Кожаные куртки, бутлеги, рифленые футболки и снова кожаные куртки, токсичные бургеры – все в водорослях. Ни один человек в своем уме не решился бы в субботу или в воскресенье пройти по Хай-стрит дальше Ryman’s: по выходным там крутятся около двухсот тысяч человек[460]

.

Рынок Кэмден на северо-западе города на протяжении последней четверти XX века служил для мировой публики выражением лондонского городского нерва и самой актуальной уличной моды. Правда, рыночная культура постепенно теряла свою остроту, но молодежь, посещавшую город, запруженные кэмденские мостовые, эклектичный ассортимент и специфические звуки и запахи заставляли почувствовать себя причастными к контркультурным трендам и городской моде, и этот опыт был куда ярче, нежели тот, что могли предложить Карнаби-стит или Кингс-роуд. Старшее поколение местных жителей и скептически настроенные авторы находили Кэмден куда менее привлекательным. Журналист Марек Кон сравнил блуждание среди его прилавков с малоприятным заплывом по сточной канаве, пересекающей северо-западную часть города. Конечно, к началу 1990-х годов рынку Кэмден ощутимо недоставало привлекательности. То, что изначально задумывалось как оригинальная территория контркультурной торговли старинными предметами и товарами ручной работы, под влиянием неконтролируемого разрастания площадей и свободной рыночной конкуренции утонуло в океане дешевых подделок под дизайнерские вещи, навязчивых запахах уличной еды и толпах бесцельно блуждающих туристов. Впрочем, оставляя в стороне современные коннотации пошлости и убожества, следует признать, что спонтанный и энергичный рост и романтическая репутация рынка как обиталища бунтарского и новаторского духа по сей день заставляют видеть в Кэмдене символ лондонской моды нового тысячелетия – пребывающей в экономическом упадке, но не теряющей своего запала.

Для меня, студента, приехавшего в Лондон в середине 1980-х годов и остановившегося в студии в районе Холлоуэй в двадцати минутах пешего хода от Кэмден-тауна, рынок был воплощением неизвестной и загадочной столичной культуры. В 1984 году он был в три раза меньше и бедокурил только по выходным. Помню блуждания среди прилавков с музыкой, безделушками и поношенной одеждой под зимним свинцовым небом, ледяные руки и горячий чай с сахаром. Для человека из Южного Сомерсета, где горизонт узок, неприглядные и серые улицы северного Лондона открывали безграничные возможности самопреобразования. Мрачноватые ирландские пабы и рабочие общежития, супермаркеты с уцененными товарами, обшарпанные кинотеатры с классикой, вшивые ресторанчики с кипрской кухней и старомодные парикмахерские – кэмденская почва была благодатной для мрачных фантазий в духе фильма «Уитнейл и я», которыми бредили лондонские студенты[461]. Это было время шахтерских забастовок, торжеств с антикапиталистической подоплекой, устроенных Советом Большого Лондона, демонстраций против статьи 28 и альбомов группы «The Smiths». До гедонистических оргий рейвов, когда на почве контркультуры взойдет насыщенная цветом, переливающаяся клубная культура 1990-х, оставалось совсем немного.