– Наконец-то! – кривя губы, сказал Кацу. – Работай как следует! Ты же за это деньги получаешь!
Он, словно гвоздем, закрепил мой блуждающий взгляд.
– А теперь заказ. – Голос Кацу вдруг повеселел. – Свинина с имбирем, лакедра с редькой, томленые говяжьи сухожилия и еще обжаренная острая курица, еще эта курица и кальмар.
Я записываю все это в сокращенном виде, а хозяин, тем временем закончивший рассчитывать посетителя, и вернувшаяся Сатиё кричат: «Спасибо!», так что я тоже вступаю с комом в горле: «Спасибо!» Воет ветер. Хлопает входная дверь, из зала доносятся голоса – ну что, как вечеринка? – слышно, как с характерным звуком течет вода, это Сатиё моет и расставляет посуду, гудят вентилятор и морозильная камера, звучит мягкий голос хозяина: «Акари, успокойся, не волнуйся, и тогда ни о чем не надо будет переживать». Я отвечаю: «Да, да, извините», – но что значит «успокойся»? Если я буду суетиться, наделаю ошибок, а если попытаюсь сбавить обороты, во мне как будто сломается движущий механизм, и, пока он так говорит, мое сознание начинает кричать: «Но ведь еще есть клиенты!» – и все, что во мне накопилось, просится обратно вовне. Я почти задыхаюсь от набитых в меня «извините» и «будьте добры» – то ли моих, то ли клиентских, и я украдкой бросаю взгляд на часы, висящие рядом с ободранным куском пожелтевших обоев. Если поработать час, можно купить фото с выступления, два часа – диск, а если заработать десять тысяч иен, будет билет – так возникают морщины от того, что я делаю. Уголки глаз хозяина, который с виноватой улыбкой вытирает стол, тоже изрезаны морщинами.
Когда я, держа в руках поставленные друг на друга пластиковые ящики с пустыми пивными бутылками, открываю заднюю дверь плечом, ветер, сохраняющий дневной жар, обдувает мне шею и на миг смягчает исходящий от земли запах травы и мочи окрестных котов. Задержав дыхание, я наконец протискиваюсь наружу вместе с ящиками, в которых нестройно звякают бутылки. «Эй!» – окликают меня, и я, застыв в полусогнутом положении, поднимаю голову и вижу троих приятелей, которые только что вышли из заведения. Они потом заказывали бутылку картофельного сётю[14]
, и теперь даже в темноте было видно, что у Кацу красное, опухшее лицо. Когда я подписывала для них белой ручкой бутылку, Сатиё тихонько подсказала мне: «Кацумото». «Господин Кацумото, 7/30».– Это куда? Сюда?
В теле появляется не то чтобы легкость – ощущение, как будто меня приподняли, и под футболкой, которая у меня под фартуком, выступает пот.
– Лучше не надо, господин Кацу! Осторожнее, пожалуйста.
– Легкая, легкая… – В его звонком голосе слышится веселость. – Если вот так нагнуться, любая тяжесть… – говорит он и тут же теряет равновесие, но второй, в майке, поддерживает приятеля вместе с ящиками.
– Такое девочке тяжело! – говорит тот, в майке, и я замечаю, что он тоже пьян.
Наверное, он из тех, кто от выпивки начинает болтать, будто им язык смазали. Я благодарю их и кланяюсь, а потом ставлю ящики с бутылками, которые они мне отдали, к стене. Я хочу взять с открытого склада новый ящик с полными бутылками и вернуться в закусочную, но тут подходит Сатиё с мусорным ведром в руках.
– Школьница, а работает! Молодец какая! И на что зарабатывает? – спрашивает Хигаси, совершенно не выглядящий пьяным.
– Говорит, что на своего айдола. – Сатиё подпирает заднюю дверь ящиком с банками.
– Ого! На айдола? – вступает тип в майке.
– Все-таки молодым девочкам нужны хорошие парни.
– Пока молодая, пусть себе, но надо и на реальных парней смотреть. А то поздно будет.
Слыша голоса Сатиё и Кацу, летящие мне в спину, я думаю, что надо убрать банки, и начинаю по нескольку штук переносить их в мусорный бак, но дверь, сдвинув облегченный ящик, начинает закрываться.
– А она это, старательная, Ака-тян! – вдруг говорит, глядя на меня и сложив руки на груди, Хигаси, а Кацу опять недовольно поддакивает.
– Я ее прошу сделать покрепче, а она отказывается. Прежние девочки посговорчивее были.
– Ну-ну, Кацу, – говорит Сатиё. С улыбкой говорит.
Слово «старательная» не имеет ко мне никакого отношения. Скорее, мне подходит слово «ленивая».