Моего айдола осуждают

– Может, хватит? Когда я на тебя смотрю, я как будто сама глупею. Как будто все, что я делаю, – зря. Я учусь, мне даже на сон жалко время тратить. Мама заснуть не может, каждое утро у нее голова болит до тошноты, и все равно она идет на работу. А у тебя одна забота – все время думать о своем айдоле! И ты еще смеешь говорить, что стараешься?!

– А что я, не стараюсь? Этого же достаточно!

Сестра, глядя, как я поднимаю палочками кусок редьки дайкон и потом за обе щеки уплетаю его, сказала:

– Нет!

И расплакалась. На ее тетрадку падали слезы. Она пишет мелко, торопливо, но ее иероглифы все равно аккуратные и легко читаются.

– Можешь ничего не делать, можешь не стараться, только не говори, что стараешься. Не принижай меня.

Дайкон с громким звуком плюхнулся в тарелку, на стол полетели брызги бульона. Я вытерла стол салфеткой. Демонстративно оберегая свою тетрадку, сестра и на это рассердилась, сказав: «Вытри как следует!»

А я и вытерла, и никого я не принижала. Я пыталась ей это сказать, но она продолжала плакать, сбивая меня с толку.

Я ничего не понимала. Ни условий, при которых она защищает меня, ни условий, при которых она раздражается. Когда сестра сердилась, ее тело тоже как будто сердилось, отрицательные эмоции выражались в слезах и резких жестах.

Когда сердилась мама, она не ругалась, а читала нотации, выдавала суждения. Заметив за мамой такую особенность, сестра старалась смягчать ее высказывания и этим сама себя вводила в стресс.

Как-то я услышала, как мама говорит обо мне. Я проснулась часа в три ночи, и, направляясь в туалет, заметила проникающий из гостиной в коридор свет, и услышала голоса. Наверное, сестра опять выдергивает у мамы седые волоски. Я слышала: «Больно же! Это точно не седой волос!», «Он пятнистый». Я еще толком не проснулась, наверное, поэтому теплый свет казался мне странно тусклым.

Я невольно прислушалась к маминому голосу и отчетливо услышала в конце слово «извини».

– Извини за Акари. Прости, что взвалила это на тебя.

Я посмотрела на свои стопы и заметила, что на ногах опять отросли ногти. А на большом пальце вылезли волосинки, которые я вроде бы совсем недавно брила. Ну почему они все время отрастают – хоть стриги, хоть выдергивай? Мне стало тоскливо.

– Что тут поделаешь, – отрывисто бросила сестра. – Акари ведь ничего не может.

Я как ни в чем не бывало вошла в гостиную. После темного коридора глаза резанул яркий свет, и я вдруг отчетливо увидела телевизор, купленные мамой комнатные растения, следы стаканов на низком столике. Сестра не подняла голову. Мама перешла в наступление: «Забери постиранное белье».

Я не обратила на нее внимания. Прошла вперед, вытащила салфетку из коробки, вынула ногтерезку из нижнего ящика шкафа. Села и начала стричь ногти. С щелканьем. Ногти на ногах прямоугольные, стричь их сложно, я всегда прихватываю кожу. Мама что-то говорила. Ноготь врос в мясо, но я поддела его ногтерезкой и отстригла. Срезанный кусочек отлетел в сторону. Закончив с этим, я решила заняться волосками на пальцах, которые меня раздражают, но увидела, что пинцет занят.

– Дай-ка, – сказала я сестре.

Сестра хотела что-то ответить, но я забрала у нее из рук серебристый пинцет, проигнорировав мамино «Ты меня слышишь?», и принялась выдергивать волоски. На кончике короткого черного волоска висела капелька, и мне стало грустно. Не понимаю, почему я вынуждена постоянно сталкиваться с тем, что продолжает расти, сколько его ни стриги, сколько ни выдергивай. Так было всегда. Одно тянет за собой все остальное, причем постоянно.

С айдолом я снова встретилась, когда, влача свое жалкое существование – три шага вперед и два назад, – кое-как поступила в старшие классы. Он блистал. Мне казалось, что этот лучистый свет исходит только от тех, кто, попав в шоу-бизнес в детстве, задерживается там еще как минимум на двадцать лет. «Меня окружали исключительно взрослые, нужно было под них подстраиваться, и какое-то время я не мог избавиться от мысли, что в шоу-бизнес меня просто затащили. Но когда лет в восемнадцать я впервые попал на сцену в качестве айдола, а там, знаете, запускают серпантин и зал взрывается приветственными криками, – тогда я вдруг почувствовал такое спокойствие! И в тот момент мне захотелось что-то показать людям». Услышав эти слова, я подумала, что он действительно излучает свет.