Ну, если Генри не узнает, все будет в порядке. Толстику идея понравилась, и она хихикала, прикрыв зашитый рот. Билли стучал зубами от восторга.
-
Червь сказала, что подумает об этом. К счастью, она умела шить и вышивать. Она видела, как это делал Генри, и иногда он позволял ей помогать. Червь взяла иголку с ниткой и принялась пришивать голову Дирдри, напевая при этом. Она и раньше зашивала своих детей. Иногда она отрывала руки и ноги Билли и проделывала то же самое с Дирдри, затем меняла их местами, пришивая так, чтобы у Дирдри были ноги мальчика, а у Билли – руки девочки. Это было очень смешно.
Толстик любила эту игру больше всего.
Когда голова Дирдри была пришита на место, Червь вытерла грязь с ее рук о грязное платье.
Чаепитие было испорчено.
А может, и нет, но была еще Лиза.
Дирдри снова ухмыльнулась.
-
Генри остановился, прислонившись к двери склепа, кольцо с ключами дрожало в его руке. Он должен был успокоиться. Спокойствие было так важно в жизни. Если ты не спокоен, ты совершаешь ошибки, а Элиза снова и снова говорила ему, что он не может ошибаться. Он смотрел на кладбище, находя утешение и теплое удовлетворение в окутанных тенями монументах и наклоненных надгробиях. Он слушал, как скрипят ветви деревьев высоко над головой, как листья бьются о мраморные лица.
Кем она себя возомнила, чтобы выдвигать требования? У него была ее сестра. Он держал карты в руках. У него была власть. Она была его марионеткой. Его пешкой. Его игрушкой. И все же, подобно жалкой стерве, которой она была, она слепо цеплялась за власть. Вместо того, чтобы сломаться и съежиться, она поднялась из своей скорлупы, пытаясь сбить его с толку своим мерзким женским доминированием. Разговаривая с ним в таком тоне. Как будто... как будто она была его матерью. Как будто он слушал, что она говорила, и повиновался, как хороший сын, хорошая собака, маленький хнычущий червяк.
В глубине души он слышал, как смеется его мать.
Скрипя зубами, он попробовал ключи на двери хранилища, царапая каждый из них по ржавому металлу. Он просмотрел семнадцать из них, прежде чем нашел один, который работал.
Дверь распахнулась с неприятным стоном усталого металла, который прозвучал невероятно громко, когда эхо разнеслось по мраморному лесу. Дыхание подземелья было прохладным и землистым, пахло увядшими цветами, осенними листьями и глубоким, темным, подземным разложением. Он пересек каменный пол, думая о том, что именно сюда можно привести Тару.
- Нет, - отвечала бы она. - Пожалуйста... пожалуйста... не здесь, Генри.
Но Генри только холодно посмеялся бы над ее страхом, ее тревогой, ее ужасом в этой комнате мертвых. Он медленно приближался к ней, и она вздрагивала, а он хихикал со скрежещущим, скрипучим звуком, который эхом отдавался в склепе, как музыка некрополя.
Да, именно так он и поступит.
Теперь он видел все это в своем сознании с пугающей ясностью.
Взяв лом, он подошел к могиле Элизабет Сондерс, 1997-2012 годов жизни. Он погладил гладкую латунную лицевую панель, ощущая смутное электрическое возбуждение, почти эротическое. У него перехватило дыхание. Он просунул кончик лома под край доски и после некоторого напряжения вытащил его. Она с грохотом упала на пол.
- Да, Тара. Здесь. В этом месте. Засвидетельствовано мертвыми.