Могучая крепость. Новая история германского народа

С другой стороны, германцы в представлении Тацита являются самыми простодушными и бесхитростными из современных ему народов. Им настолько несвойственны хитрость и изысканность, что они «могли выпалить свои самые сокровенные мысли… открыть саму душу». Тацит видел ту же наивность в их гостеприимстве — они позволяли гостям просить, чего те только пожелают в доме хозяина, но и хозяин в свою очередь мог просить подношений у гостей^{48}. Хотя Тацит хвалил племена, он также считал их ниже римлян. Он описывал батавов, уступчивый и угодливый народ, который поселился внутри Империи, и считал их самыми смелыми из всех, называя «оружием и броней, которые следует использовать только в войне»

^{49}. Такое снисходительное отношение к варварам по большей части и являлось опытом жизни племен в Империи. Они служили «орудиями» для обработки римских полей и сбора налогов в мирное время, и ведения римских войн — в военное.

Если сыновья вождей племен и другие высокопоставленные чужестранцы и становились заметными исключениями из этого правила, то другие варвары могли оглядываться на четыре столетия дискриминации, жестокости и эксплуатации в руках римлян. Например, обедневшие фризы, которые подпали под римское владычество в первой четверти первого века н. э. Они восстали в 28 году н. э., протестуя против увеличивающегося размера дани, которую с них взимали. Римские требования начались со шкур животных, а затем возросли до целых стад, участков земли, даже жен и детей^{50}

. Через три столетия, в 376 году, двести тысяч готов, изгнанных из родных восточных земель гуннами, прибыли к римской границе на Дунае и попросили пищи и земли. Они обнаружили, что условия поселения все еще остаются драконовскими. Однако теперь появилась и большая разница: к четвертому веку способность Рима навязывать свою волю племенам значительно ослабла. А 376 год стал прелюдией к изменившей мир конфронтации между Римской Империей и варварскими племенами (готами).

ВАРВАРИЗАЦИЯ РИМА

Во время последнего столетия до н. э. и первых трех веков первого тысячелетия н. э. римляне успешно взаимодействовали и управляли германскими племенами, проживавшими на границах и внутри Империи. Но в четвертом столетии эти племена, к которым теперь присоединились мигрирующие на запад гунны, авары, аланы и мадьяры (венгры), стали бросать вызов римлянам, иногда добиваясь больших успехов. Племена, которые селились вдоль границ, проходящих по Рейну и Дунаю, все еще делали это по особому разрешению, или как покоренные, подчиненные народы. По официальному статусу они являлось «временными жителями» (peregrini), а не гражданами (cives). Они оставались на границах в безопасности, только если были надежными римскими федератами (foederati). Племена хорошо учили свои военные уроки (по большей части карьера гражданского служащего была невозможна для не-римлянина), ассимилированные варвары продолжали получать римское гражданство и другие почести за свою службу.

Гражданство давало присоединенным племенам ту же юридическую защиту и права, что и уроженцам Римской Империи. Их менее развитая культура менялась под влиянием более развитой, они воспитывались в соответствии с нормами жизни римского общества. Но, несмотря на все достигнутые успехи, к романизированным варварам, будь то африканцы, германцы или евреи, в имперском городе все еще относились как к низшим расам. Это особенно касалось первого поколения, проходившего ассимиляцию. Конечно, римский Сенат смотрел на племенную элиту, как на занимающую столь же высокое положение в родном обществе, что и сенаторы в Риме. Но о равенстве и паритете между римлянином и варваром не появлялось даже мысли. Было лишь признание параллельной аристократии, которая оказывалась и полезной, и опасной для Рима^{51}

.

Для романизированного варвара жизнь в Риме являлась двойственным опытом. Его могли принять в обществе после того, как он начнет свободно говорить на латыни, избавившись от родного языка и обычаев, но переместившийся в Рим варвар часто (в восприятии римлянина) был человеком иноземного происхождения. А если он добивался больших успехов, это представляло для него двойную опасность. Во-первых, имелись завистники в Риме, которые могли считать, что преданность варвара его предкам или племени выше, чем преданность Риму, с таким же подозрением сталкивались романизированные евреи и христиане. И у романизированного варвара также имелись основания для беспокойства о своих соплеменниках дома, которые еще быстрее замечали в нем лакея чужеземцев, прибывшего исполнять роль деспота в родном племени^{52}.