Мой Бердяев

Мне осталось лишь указать на дистанцирование доктора Лайтмана от традиционных религий, – он подчеркнуто уклоняется от их обсуждения. На кого рассчитана его собственная миссия? Преимущественно на «беспочвенных», потерянных и заблудившихся в бытии наших современников любой национальности. Середнячок по умственному и образовательному уровню, непричастный к высокой культуре, впервые задумавшийся о «смысле жизни», – обладающий, как раз по причине этой своей серости, пиететом к «науке» молодой человек: вот материал, наиболее пригодный для дела профессора Лайтмана – ваятеля душ и архитектора Третьего Храма. Как читатель видит, я не смогла удержаться на уровне описательной информативности и позволила себе, в связи с этим интереснейшим современным проектом, интонацию… не столько критическую, сколько научно – оценочную. Но намерения выказать собственное – христианское – превосходство у меня нет. В иудейском мире Каббале принадлежит высочайшее место, – а благодаря трудам доктора Лайтмана она делается достоянием и «народов мира».

2. «Творчество» и «отдача»

«Новый духовный человек может быть только солнечным человеком, излучающим изнутри свет на мир.»

Бердяев Н. А.

[530]

Если бы Михаэль Лайтман – доктор философии между прочим[531]

 – не заявлял о своем презрении к философии, то можно было бы предположить, что, развивая Каббалу, он ориентировался на экзистенциализм Николая Бердяева. Философский срез лайтмановской Каббалы – это бердяевский гнозис[532]. И наоборот, последний (1947 года) труд Бердяева «Творчество и объективация. Опыт эсхатологической метафизики» может показаться вышедшим из – под пера Михаэля Лайтмана. Два воззрения – Бердяева и Лайтмана – во многом глубинно созвучны. Ниже я попытаюсь обосновать это странное обстоятельство. Полагаю, что его причина скрыта в подобии духовного опыта Бердяева таковому же каббалиста Лайтмана. То, что Бердяев в высшей степени ценил Каббалу и основал свое богословие на каббалистичес ком концепте Адама Кадмона – «Небесного Человека», отождествив Его с Христом (так же, замечу, чуть позднее поступил софиолог С. Булгаков[533]

), как мне кажется, сыграло здесь все – таки второстепенную роль.

В книге Бердяева «Самопознание» есть описание духовного переживания, настигшего мыслителя, по – видимому, в начале 1910-х годов: опыт заключался в экстатическом видении сверхъестественного света. Надо думать, природный духовный дар Бердяева до времени как бы дремал в глубине его существа, чтобы затем обнаружиться и стать для него началом новой жизни. В момент этого судьбоносного события Бердяев с присущей ему страстностью практиковал покаяние, стремясь изнутри постичь путь Церкви. Но рефлексия собственной греховности угнетала его: новообращенный, он ждал от Церкви вдохновляющего импульса, а отнюдь не погружения в тупое уныние. «И вот я преодолел состояние подавленности, испытал состояние большого подъема. Это было настоящим внутренним потрясением и озарением. Я летом лежал в деревне в кровати, и уже под утро вдруг все мое существо было потрясено творческим подъемом и сильный свет озарил меня. Я перешел от подавленности грехом к творческому подъему»[534]. Светоносный опыт означал рождение Бердяева – экзистенциалиста и гностика, провозвестника «религии человека», пророка «творческой эпохи». Для Бердяева явление духовного света стало посвящением в тайну «творчества». Вскоре он приступает к написанию программной книги «Смысл творчества. Опыт оправдания человека», – она выйдет в свет в 1914 году. В ней – весь также и будущий Бердяев. Подобно Соловьёву, чья философия была лишь проблематизацией его «свиданий» с «Софией» – попыткой рассказать о них на языке «свободной теософии», – Бердяев всю жизнь стремился исчерпать то великое содержание, которое было сообщено ему в миг духовного озарения.

Но так ли просто понять существо опыта Бердяева? Сам он называл этот опыт откровением «творчества», – пометил свое светоносное переживание словом «творчество». Между тем слово это здесь условно, его значение не совпадает с общепринятым – т. е. созданием человеком культурных ценностей. Лично для Бердяева творческой деятельностью было философствование; но явление света он пережил отнюдь не при философствовании, а в тонком сне. Свет собою знаменовал экстаз, «выход из себя»[535], – состояние, по Бердяеву, предшествующее собственно созидательной деятельности. Однако само существо творчества для мыслителя было сосредоточено именно в таком экстазе, тогда как культурная ценность считалась им лишь побочным продуктом «выхождения из себя», бытийственно низшим в сравнении с самим экстазом. Таким образом, под словом «творчество» Бердяев понимает духовное событие подъема человека в высшее состояние, сопровождающееся, в его восприятии, особой световой вспышкой.