Мой Бердяев

«Богочеловеческая религия» Бердяева это не столько религия, сколько практический, как и «наука Каббала», гнозис. «Возможен истинный христианский гнозис. Таким является замысел религиозной философии», – заявлял поздний Бердяев, имея в виду собственное учение (с. 49). Практика Бердяева – это практика творческого экстаза, светоносного выхода из себя. Поскольку религия предполагает трансцендентное Божество, к которому можно относиться лишь с верой

и взывать в дискурсе

молитвы

, гнозис Бердяева собственно религией не является. Сам Бердяев это признавал, не однажды вспоминая слова Шлейермахера о том, что основа религии – это чувство зависимости. Бердяев, напротив, ценил даруемую Духом независимость. Ключевое слово гнозиса Бердяева – это, очевидно, Истина, которая «есть Бог, божественный свет, и вместе с тем Истина человечна» (с. 25). Бердяев, по сути, все время говорит об одном и том же – о своем постижении, познании в духовном Свете. Как и в каббалистическом восприятии реальности, раскрытие Истины, по Бердяеву, зависит от «ступени сознания» человека, но интеллект при этом «находится в услужении воли» (с. 26). Главное здесь то, что гнозис означает победу над объективацией: «Целостная, нечастичная Истина есть откровение высшего, т. е. необъективированного мира» (с. 27). И гностик – каббалист Михаэль Лайтман, полагаю, полностью присоединился бы к такому тезису христианского гностика Бердяева: «Познание Истины предполагает просветленную человечность» (там же).

Бердяев считал, что его духовный опыт открывает ему Бога, высшую Истину. Как он это обосновывает? Прежде всего с помощью собственного мифа, подсказанного ему мифологемой Ницше о «смерти» Бога. Полагаю, что свою роль сыграл здесь и деизм отца Бердяева. Краеугольный камень бердяевского теологического мифа – это идея не о смерти, но о вольном божественном сокрытии. Бог ушел в Свою сокровенность, чтобы человек раскрепостил собственную свободу и стал действовать в мире вместо Бога, продолжая и завершая дело сотворения мира. Бог ждет от человека творчества, но не сообщает об этом: человек должен сам распознать свою новую миссию в бытии. Данные идеи Бердяев называет «новым откровением» апокалипсического христианства и считает, что это откровение вручено свыше именно ему. Так вот, именно по причине богоподобия человека – творца «в известном смысле я сам есть мой творческий акт, мир есть мой творческий акт, другой человек есть мой творческий акт, Бог есть мой творческий акт» (с. 75). Обращу здесь внимание читателя на выражение «в известном смысле». Не следует приписывать Бердяеву той неимоверной наглости – фактически безумия, которые можно расслышать в этой фразе, если не разобраться, в каком «смысле» она произнесена. А именно, «я сам» отнюдь не значит «я, Николай Александрович Бердяев», но подразумевает родившегося в нем «трансцендентального», т. е. духовного, божественного человека. В Каббале такое «рождение» иначе называется «переходом через максом»; Р. Штейнер в сходных ситуациях говорил о «посвящении»; а в беседе Христа с Никодимом в Евангелии от Иоанна экзистенциальный прорыв обозначен метафорой «рождения свыше» (Ин. 3, 3 – 8). Бога в своем «творческом акте» может познать лишь тот, кто претерпел «революцию сознания» и освободился от «мира объектов». Но все же гностик бросает вызов профану, естественно усомнившемуся в истинности его постижения. Так или иначе, творческий экстаз, по Бердяеву, это необходимое и достаточное условие того. что и «понимание откровения будет перенесено в экзистенциальную субъективность» – очищено от лжи объективации.