Мой человек

Меня просто преследовал Михаил. Не звонил, но забрасывал письмами. Чем уж я ему так понравилась, я понять не могла. Синим платьем с белой розой? Своим прелестным возрастом «ягодка опять»? Почти, мне еще нет сорока пяти, но брезжит, брезжит… Я так боюсь стареть. Или уже теперь не так, как раньше? Когда в моей жизни появились сразу двое мужчин. Не было ни гроша… Оба музыканты, оба самодостаточные. Михаил – даже неженатый. Правда, это первое свидетельство его сложного характера. Ни одна женщина не может, наверное, долго быть с ним рядом. Едкий, категоричный, эгоистичный. Хотя остроумный, абсолютно свободный и достаточно обеспеченный.

Михаил мне рассказал, что он не только преподает в консерватории, что не приносит деньги совсем, но еще и возглавляет какие-то общественные организации, и связанные с музыкой, и напрямую не связанные, это его и кормит, позволяет иметь хорошую машину, баловать любовниц, ездить по всему миру несколько раз в году.

Странный, парадоксальный интерес ко мне Михаила я могла объяснить лишь какими-то линиями, по которым мы ходим, сами того не зная и вовсе не желая этого. Как крохотные шарики катаются по выдавленным в игрушке линиям. Могут упасть, соскочить с этих линий, но далеко от них все равно не укатятся. Игра такая…

– Мам, ты так изменилась… – Мариша присела у стола, забросив в рот маленькую сушку.

– Не хрусти так энергично, пожалуйста, – попросила я.

– Раздражает? – улыбнулась Мариша на удивление неискренне, даже заставив меня внимательнее на нее посмотреть. Моя дочь все делает искренне – по умолчанию. Что случилось?

– Нет, просто боюсь за твои зубы. Вот я в двадцать лет сломала себе зуб…

– Мам… – прервала меня Мариша, – я знаю наизусть про твой зуб. Ты не хочешь спросить меня, почему я позже прихожу домой?

– Позже? – удивилась я. – Почему?

Мариша покачала головой и стала ломать все сушки руками.

– Ты птицам корм, что ли, делаешь? – не выдержала я.

– Нет, мам, я нервничаю, так выражаю свою реакцию. Я думала, ты деликатно не спрашиваешь…

– А-а, да… – ответила я, потому что мне, в отличие от моей собственной дочери, немного соврать, если очень нужно, не представляет особенного труда, – конечно, из деликатности…

– Мам… Ты думаешь, ты умело врешь? Ты думаешь, я ничего не вижу? Я специально домой стала позже приходить, чтобы ты на меня внимание обратила! Выхожу на одну остановку метро раньше и пешком иду!

– А я думала, у тебя молодой человек какой-то появился…

Мариша горько засмеялась.

– Ничего ты не думала! Ты даже не заметила! Да, приехали! Ты так спокойно об этом говоришь. А тебе, что, совсем наплевать, что у меня появился ухажер? То есть нет меня дома – и очень хорошо, места больше, да? Да?!

Я промолчала. Я всё поняла.

– Так ты не хочешь мне ничего рассказать? – продолжала настаивать моя дочь.

– О чем?

– О том, чем ты так довольна, что тебя занимает, почему ты еду не солишь совсем или пересаливаешь. И вообще несколько дней уже ничего не готовишь. Сидишь с телефоном, как…

– Как кто? Припечатай меня.

– Это он, да? Который приходил к нам? Музыкант?

– Ну… в общем, да… – замялась я.

– В смысле? – прыснула Мариша, несмотря на серьезность своего собственного тона до этого и весь свой грозный праведный задор. – Как – в общем?

– Понимаешь… Нет, это не совсем он.

– Мам, ты что? Ты хорошо себя чувствуешь?

– Я – да. Просто это один человек… Я познакомилась с ним в консерватории… Вот он мне пишет… А я все время хочу так ответить, чтобы он больше не писал.

– Игнорь его, да и все! – отмахнулась Мариша. – Я всегда так делаю.

– Тебе есть кого игнорировать? – поинтересовалась я.

– Ну слава богу, появилась моя потерявшаяся где-то мать!.. – Мариша так хрустнула сушкой, что поцарапала руку. – Знаешь, как обидно, когда ты вырастаешь и перестаешь быть нужной своим родителям!

– Мариша… – Я встала, обняла дочку, не переставая чувствовать себя обманщицей.

Не хочу ей ничего про Алёшу говорить. И про свои сомнения, и про то, как он мне нужен. Не касается это ее. Это моя жизнь. Я же к ней не лезу? Не спрашиваю, кому она нравится, кто нравится ей… Почему? Потому что у меня появилась своя жизнь. И мне говорить об этом с собственной дочерью неловко. Чудеса какие-то, перевертыш…

– Мам, можешь мне ответить на один вопрос?

Мариша быстро взглянула на меня и отвела глаза. Я поняла, что она опять хочет спросить что-то об Алёше, и быстро надела маску – равнодушно и независимо улыбнулась. Никогда бы не стала учить ее так делать… А сама поступила именно так, потому что заранее растерялась от ее вопроса и своих ответов, точнее, неуверенных улыбок и мычания. А что я могу сказать? Что я несусь на волнах любви? И лет мне от роду сорок три, и возлюбленный мой прекрасен не только своей внешностью, талантом, характером, местом в жизни, но и своей замечательной семьей?

Но Мариша спросила:

– Мам, ты можешь мне сказать, за что ты когда-то полюбила папу?

От неожиданности я стала смеяться. Дочь вздохнула:

– Я так и знала.

– Что?

– С тобой стало невозможно разговаривать. Как будто тебя подменили.

– Мариша…

– Мам, подожди… Мне это важно.