Мой лучший Новый год

Я вспомнил, как он однажды подкараулил меня у «Молочного», избил и отнял деньги. А потом, когда я возвращался домой, они сидели с дружками на дереве, плевались в меня и хохотали.

– Ну, здравствуй, Пашка, – сказал я ему.

– Здравствуй, – ответил он. – Только я не Пашка.

– Пашка с Правды, двадцать три? – спросил я.

– Нет, – ответил мужчина и вышел.

Клянусь, это был он, и вышел он не на своей остановке.

На центральном рынке – продохнуть негде. Селяне и городские носятся по базару в предновогодней лихорадке, я увидел мамашу с сыночком. Они тащили пушистую елку. Мамаша сказала, что елки продаются за мясным отделом.

Как же изменился базар! Здесь возвели новые двухэтажные корпуса для молочных и мясных отделов, в корпусах этих имелись эскалаторы, таких базаров я даже в Киеве не видал.

Купив самую большую и самую пушистую елку за сущие гроши, я взял такси у базара и поехал домой.

Бабка с дедом собрались вокруг елки и причитали:

– У нас и так места нет. Развернуться негде. Неси ее обратно.

А тетя из комнат кричала:

– Лучше бы ты конфет купил, болван!

Но сдержав их натиск, я все же установил елку в углу большой комнаты и спросил, куда подевались елочные игрушки. Дед сказал, что елочные игрушки он отнес в подвал.

Подвал находился под хрущевкой – небольшой зловещий лабиринт с земляным полом и сырыми стенами. Мы спустились в подвал, у деда была самая мощная дверь. Он жаловался на грабителей, говорил, что многих обокрали. Когда он открыл все замки и засовы, я увидел горы бесполезного ржавого железа, которое дед натаскал за всю жизнь. Дед – настоящий жук, тащил в дом что надо и что не надо. И с хламом своим ни за что не хотел расставаться. Конечно, можно много чего говорить о психологии советского человека, и старческих маразмах, и бесполезно прожитых годах, но на поверку все это окажется пустой праздной болтовней людей, вообще ничего не смыслящих в душе человеческой.

Ведь хлам этот даровал моему деду на старости лет самое главное – душевную гармонию.

Понимать надо.

Вот спит он ночью, просыпается и думает о своих железяках.

Или спускается в подвал, когда ему грустно, и гладит железяки свои, он думает – покуда у меня есть железяки, я и сам железный.

Мы нашли ящик с елочными игрушками и поднялись в квартиру.

Ящик был старательно упакован, перевязан тесемками, синей изолентой, а игрушки от битья предохраняла пожелтевшая вата.

Бабушка раскрыла ящик, и мы принялись наряжать елку.

Невидимая тетя из комнат говорила:

– Дураки, а потом все это снимать и упаковывать! Потом вы елку на мусорку выкинете! Лучше бы ты носки купил, идиот!

Однако по голосу я чувствовал, что тетя была несказанно рада старинным елочным игрушкам.

Вскоре она и сама вышла наряжать елку.

Она любовно гладила каждую игрушку и рассказывала ее историю.

– Игрушку в форме часов мне дед подарил, когда я только в садик пошла. А этот Дед Мороз вообще не пойми откуда взялся, еще до моего рождения! У него нос синий, как у алкаша… Максимка, болванчик, смотри, какие красивые птички! Эти шары я купила, когда тебя еще и в планах не было, сопляк! Вот, сюда вешай, куда ты вешаешь, сразу видно – левша! Левши все какие-то безрукие, мама, помоги ему, несчастному криворукому!

Мы с бабушкой переглядывались и посмеивались над тетей.

После войны в Приднестровье тетя стала немножко того. Не в себе. Она думала, что за ней следит разведка, думала, что она военная, думала, что она президент и директор склада, она верила, что придет грузин и снова вернет Советский Союз. Она думала, что снова станет молодой и пойдет на курсы английского языка, а потом уедет в Лондон и сфотографируется подле Биг-Бена. Такова была ее мечта, черт возьми.

Когда же мы нарядили елку, то отошли от нее, а тетя включила в розетку гирлянды, и гирлянды в форме свечек перемигивались желтым и красным.

Елка выглядела прекрасно.

Бабушка улыбалась.

Дедушка тоже улыбался и приговаривал:

– Глупости это все!

Тетя старательно прятала улыбку, но не выдержала и засмеялась своим безумным хохотом.

Тетя сказала:

– Только не долго, а то пожару еще наделаете!

8

Когда старики улеглись отдыхать, а тетя пошла в город срывать объявления (она верила, что в объявлениях написана некая секретная информация, крайне вредная для жителей республики), я заперся с телефоном на кухне и позвонил отцу.

Я рассказал ему, в какой беде оказался.

Он, как серьезный деловой человек, опустив злость и раздражение, лишь сказал:

– Может, ты забыл паспорт дома.

– У тебя есть дубликат ключей, – напомнил я.

– Знаю, – ответил он. – Мы уже приехали за город на дачу. Я скажу, что возникли срочные дела по работе, и съезжу посмотрю.

– Спасибо, отец. С Новым годом, – сказал я.

Потом я решил навестить свою крестную и ее мужа Виктора Марковича. Детей у них нет, поэтому Виктор Маркович крепко брался за мое воспитание, когда я приезжал в Тирасполь. Говорил он обычно строчками из стихов и крылатыми фразами. Более же всего он обожал задавать несколько вопросов, которые меня постоянно вводили в ступор.

Он спрашивал:

– Ну, что ты себе думаешь?