Мой лучший Новый год

Тревожные мысли терзали мое сердце: а что, если они все умерли и квартиру их продали дальние родственники, не поставив меня в известность. Возможно, они боялись дележки наследства и поэтому не позвонили нам в Киев? Затем я вспомнил бесчисленных сектантов, старьевщиков и аферистов, которые шастали по домам в поисках немощных наивных стариков… Да, именно сектанты. Они так и работали. Заходили в квартиру, дурили голову и уговаривали стариков переписывать на себя имущество, а если старики отказывались, то сектанты пытали их с помощью пылесоса или чего похуже!

Тогда я решил зайти в парадное и постучаться к кому-нибудь из соседей.

В парадном поменяли дверь, на двери был кодовый замок и домофон. Я жал кнопки, но никто не брал трубку. Наконец дверь открылась и на улицу вышла маленькая девочка с санками. Придерживая дверь, я спросил ее:

– А разве есть снег?

– Нет, – ответила девочка.

– Тогда зачем тебе санки?

– Не знаю, – призналась она. – Так веселей.

Зайдя в парадное, я позвонил в дверь нашей старой соседки тети Шуры, вместо привычной деревянной двери темно-красного цвета теперь стояла железная тяжелая амбразура.

Мне открыл заспанный мужик в семейных трусах. Он зевнул, его небритое лицо выражало недовольство.

– Здравствуйте, – сказал я. – А тетя Шура дома?

Мужик спросил:

– Какая тетя Шура?

– Хозяйка этой квартиры.

– Нет здесь никакой тети Шуры, – сказал он и захлопнул дверь.

Тогда я позвонил в дверь древним, как Ветхий Завет, евреям. Дяде Мише и тете Вале. Дядю Мишу помнил хорошо: он родился до революции, расхаживал по улицам в помятом цилиндре и с тростью, также он носил монокль и представлял собой человека из давно ушедшей эпохи, будто его с помощью машины времени к нам переправили.

Баба Валя же всю жизнь занималась спекуляциями (продавала на дому чехословацкую обувь), за что отсидела десять лет в тюрьме, она мне как-то сказала:

– Я и там немножко имела.

Однако мне открыла совсем молоденькая дама с полотенцем на голове. Она вопросительно уставилась на меня.

– А тетя Валя дома? – спросил я.

– Тетя Валя умерла, – сказала она.

– А дядя Миша?

– И дядя Миша уже с ней.

И дама захлопнула дверь перед моим носом.

Оставался второй этаж, на третьем и четвертом этажах все, кого я знал, умерли еще в моем детстве.

Безо всякой надежды я поднялся на второй этаж и нажал на кнопку. Дверь квартиры вселяла надежду, потому что была старой, как этот дом.

Мне никто не открыл. И я еще раз нажал кнопку. Раздалась зубодробительная трель советского звонка.

Послышались шаги.

За дверью проорали:

– Идите прочь, нам ничего не надо!

– Скажите…

– Пошел вон, тебе говорят. Вор! Сектант! Хочешь, чтоб я милицию вызвала?! Да я сама милиция!

И тут я услышал знакомый сумасшедший хохот. Утробный и ужасный хохот из ночных кошмаров про чудовищ и маньяков. Так умел смеяться только один человек на Земле – моя тетушка.

– Тетя, открой, это я!

– Кто ты, рожа грязная?! – спросила она.

– Твой племянник – Максим, – сказал я.

Она открыла дверь и без лишних слов пустила меня внутрь. В коридоре приятно пахло вареной картошкой, жареным мясом и дедушкиным одеколоном.

Тетя спросила:

– Ты позвонить не мог, сукин сын? Знаешь, сколько сейчас бандитов ходит?!

Я попытался расцеловать тетю в щеки, однако она завертелась и убежала в комнату.

Стянув сапоги, я зашел в комнату, бабушка стояла у окна, положив руки на подоконник, и осматривала улицу.

– С наступающим, бабушка! – крикнул я.

Она обернулась, как-то странно посмотрела на меня и начала плакать. Желая высвободиться из ее крепких объятий, я успокаивал ее:

– Чего плакать? Чего плакать?

Прямо скажем, успокаивать людей у меня плохо получается.

Да и разные там проявления чувств я терпеть не могу.

Всегда не знаю, что делать, деть себя куда. Однако бабушка плакала в три ручья, терла глаза руками и приговаривала:

– Я думала, мы уже не увидимся… ты про меня забыл. Забыл… я уже помирать собралась!

Сколько я себя помню, бабушка постоянно жаловалась, что собирается помирать, вот-вот, еще чуть-чуть! И так из года в год.

На кухне сидел дед. Дед прильнул ухом к радио, которое работало на полную громкость. Бабушка его еле оторвала от радио и сказала, что внук приехал.

Дед мой – высокий военный человек, в свои девяносто он выглядел крепким и бодрым, на щеках его был здоровый румянец, единственная беда – он плохо видел и практически ни черта не слышал.

Рукопожатие его оказалось очень крепким.

Дед ходил по комнате и приговаривал:

– Так-так, так-так.

Тетя выбежала с тарелками и давай накрывать на стол.

Бабушка спросила:

– Ты сам приехал?

– Да, – ответил я.

Лену она недолюбливала, хотя ни разу и не видела. Бабушка считала, что Лена – страшненькая девочка маленького роста, не умеющая одеваться, а что самое страшное – готовить.

Мы уселись за стол, только тетка где-то пряталась. Она ненавидела сидеть за столом с кем-то. Она ходила по комнатам, разговаривала сама с собой и пела песни.