Мой мальчик

Маркус должен был пойти поговорить с директором школы по поводу своих кроссовок. Его мама нажаловалась в школе, несмотря на то что Маркус говорил ей, умолял ее не делать этого. Они так долго спорили по этому поводу, что к директрисе он пошел только спустя несколько дней после инцидента. Так что теперь у него был выбор: он мог наврать директору, что понятия не имеет, кто украл его кроссовки, и при этом выглядеть идиотом, или рассказать ей все как есть и потом расстаться с ботинками, курткой, рубашкой, штанами, трусами и, может быть, глазом или кусочком уха по дороге домой. Так что над выбором ему долго раздумывать не пришлось.

Он отправился в кабинет директора в начале большой перемены, как велела ему классная руководительница, но миссис Моррисон была не готова его принять; через дверь было слышно, как она на кого-то кричит. Сначала он ждал один, но потом на крайний стул из тех, что стояли перед кабинетом, села Элли Маккрей, угрюмая, неопрятная девчонка из десятого класса, которая собственноручно откромсала себе ножницами волосы и красила губы черной помадой. Элли была знаменита. У нее вечно были проблемы то с одним, то с другим – и всегда серьезнее некуда.

Сначала они сидели молча, но потом Маркус решил попробовать с ней поговорить; мама всегда убеждала его в необходимости разговаривать с ребятами из школы.

– Привет, Элли, – сказал он.

Она посмотрела на него и, хохотнув, горько покачала головой и отвернулась. Маркус не обиделся. Вообще-то, он чуть не рассмеялся. Хотел бы он в этот момент иметь под рукой видеокамеру. Он бы с удовольствием продемонстрировал своей маме, что происходит, когда пытаешься заговорить с кем-нибудь в школе, особенно если это кто-то старше тебя, и тем более с девочкой. Больше он этого делать не будет.

– Как это так получается, что каждый маленький вонючий сопливый засранец знает мое имя?

Маркус поверить не мог, что она говорит с ним, а когда взглянул на нее, ему показалось, что у него есть причины в этом сомневаться, потому что она по-прежнему смотрела в сторону. Он решил не отвечать.

– Эй, я с тобой разговариваю. Это грубо, черт возьми.

– Извини. Я не понял, что ты со мной разговариваешь.

– Я тут больше не вижу ни одного вонючего сопливого засранца, а ты?

– Тоже, – согласился Маркус.

– Так-то. Почему ты знаешь, как меня зовут? Я ведь, блин, и понятия не имею, кто ты такой.

– Ты знаменитость. – Он понял, что сделал ошибку, как только сказал это.

– И чем это я знаменита?

– Не знаю.

– Нет, знаешь. Я знаменита тем, что у меня все время неприятности.

– Да.

– Охренеть.

Они сидели некоторое время молча. Маркусу не хотелось нарушать тишину: если уж «привет, Элли» вызвало такую бурю, то спрашивать, хорошо ли она провела выходные, уж точно не стоило.

– У меня вечно неприятности, а я никогда не делаю ничего плохого, – в конце концов сказала она.

– Точно.

– А ты откуда знаешь?

– Ведь ты сама это только что сказала. – Маркусу показалось, что это достойный ответ. Если Элли Маккрей сказала, что не делает ничего плохого, то так оно и было.

– Будешь нахально себя вести – получишь.

Маркус мечтал, чтобы миссис Моррисон пораньше освободилась. Хоть он и был готов поверить в то, что Элли никогда не делает ничего плохого, но понимал, почему некоторые думают иначе.

– Ты не знаешь, что такого я натворила в этот раз?

– Ничего, – твердо ответил Маркус.

– Хорошо, ты знаешь, что, по их мнению, я такого сделала?

– Ничего. – Это была линия поведения, которой он собирался придерживаться.

– Ну, они явно должны считать, что я сделала что-то не так, иначе я бы здесь не сидела.

– Точно.

– Все дело в этом свитере. Они не хотят, чтобы я его носила, а я не собираюсь его снимать. Так что будет мне выволочка.

Он взглянул на нее. Все они должны были носить свитера с эмблемой школы, но на свитере Элли был нарисован какой-то парень со встрепанными обесцвеченными волосами и козлиной бородкой. У него были большие глаза, и он немного походил на Иисуса, разве что более современный.

– Кто это? – вежливо спросил он.

– Ты должен знать.

– Хм… Ах да.

– Так кто же это?

– Хм… Забыл.

– Да ты и не знал.

– Правда.

– Невероятно. Это так же, как не знать имя, например, премьер-министра.

– Ага. – Маркус хохотнул, чтобы показать ей, что он хотя бы осознает меру своей тупости, даже если и не знает, кто это такой. – Так кто он такой?

– Кёрк О’Бэйн.

– А-а, точно.

Он никогда не слышал про Кёрка О’Бэйна, но он вообще мало про кого слышал.

– А что он делает?

– Играет за «Манчестер юнайтед».

Маркус еще раз взглянул на картинку на свитере, хотя выходило, будто он разглядывает груди Элли. Он надеялся, она поймет, что интересует его не ЭТО, а сам рисунок.

– Правда? – Он выглядел скорее как музыкант, чем как футболист. Обычно у футболистов не грустные лица, а этот парень выглядел грустным. И вообще, Маркус бы не подумал, что такая, как Элли, станет интересоваться футболом.

– Ага. Он забил пять голов в прошлое воскресенье.

– Ого! – отреагировал Маркус.

Дверь в кабинет миссис Моррисон открылась, и оттуда вышли двое бледных семиклассников.

– Входи, Маркус, – пригласила миссис Моррисон.

– Пока, Элли, – кивнул Маркус.

Элли опять покачала головой, очевидно снова расстроившись оттого, что ее слава опережает ее. Маркус не жаждал видеть миссис Моррисон, но, если выбирать между этим и пребыванием в обществе Элли, он бы не задумываясь выбрал первое.

Миссис Моррисон вывела его из себя. Потом он, конечно, понял, что выходить из себя в присутствии директора школы – не самая лучшая идея, но он не мог ничего с собой поделать. Она была настолько непробиваемой, что в конце концов ему пришлось кричать. Все начиналось нормально: нет, у него никогда прежде не было проблем с воровством обуви, нет, он не знает, кто бы это мог быть, и нет, в этой школе он не чувствует себя как дома (соврать пришлось только однажды). Но потом она начала говорить о чем-то, что она называла «стратегией выживания», и тогда он завелся.

– Понимаешь, я уверена, что ты и сам об этом думал, но, может быть, тебе просто нужно попытаться держаться от них подальше?

Они что, все думают, что он идиот? Думают, что каждое утро он просыпается с мыслью о том, что ему обязательно нужно отыскать тех парней, которые его обзывают, изводят на дерьмо и крадут его кроссовки, чтобы они смогли еще как-нибудь над ним поиздеваться?

– Я пытался. – Это все, что он смог сказать в тот момент. Он был слишком расстроен, чтобы добавить еще что-нибудь.

– Может быть, недостаточно сильно пытался?

Это был финал. Она сказала это не потому, что хотела ему помочь, а потому, что он ей не нравился. Все в этой школе его не любили, и он не мог понять почему. Всё, с него довольно, он встал и пошел.

– Маркус, сядь. Я с тобой еще не закончила.

– А я с вами закончил.

Он не представлял, что сможет сказать такое, и был поражен, когда сделал это. Он никогда не дерзил учителям, потому что в этом по большей части не было необходимости. Было ясно, что для своего первого опыта он выбрал не самую подходящую кандидатуру. Если уж решил поиметь неприятности, то, наверное, лучше начинать с малого, потренироваться на чем-нибудь. А он начал с самой вершины, и это было ошибкой.

– СЯДЬ!

Но он не сел. Он просто вышел из кабинета и продолжал идти.

Выйдя из кабинета миссис Моррисон, он сразу же почувствовал себя иначе, словно отпустил руки и парил сейчас в пространстве. Это было действительно волнующее чувство, гораздо лучше, чем то, что он испытывал, пытаясь удержаться за край, как прежде. Правда, прежде он не смог бы описать это как «висение на краю», но именно так оно и было. Он притворялся, что все идет нормально – не без проблем, но нормально, – но теперь, отпустив руки, он понял, что нормальным тут и не пахнет. В нормальной ситуации у тебя не станут воровать кроссовки. В нормальной ситуации учитель английского не будет выставлять тебя сумасшедшим. В нормальной ситуации в тебя не станут швыряться карамелью. И это только в школе!

А теперь он стал еще и прогульщиком. Маркус шел по Холлоуэй-роуд в то время, когда все остальные дети… вообще-то, сейчас они обедали, но и после обеда возвращаться он не собирался. Скоро он будет идти по Холлоуэй-роуд (ну, может, не Холлоуэй-роуд, потому что он уже дошел почти до конца, а обед будет продолжаться еще тридцать минут) во время урока истории, и тогда он станет настоящим прогульщиком. Ему было интересно, все ли прогульщики начинают, как он, и всегда ли этому предшествует разговор с миссис Моррисон, после которого они теряют самообладание и уходят из школы. Видимо, так оно и происходит. Ему всегда казалось, что прогульщики – совершенно особый сорт людей, не такие, как он; что прогульщиками рождаются, но, как видно, он ошибался. В мае, до переезда в Лондон, когда он доучивался последнюю четверть в своей старой школе, к прогульщикам он ни в коей мере не относился. Он приходил в школу, слушал, что ему говорят, делал домашнее задание, проявлял активность. Но прошло полгода, и все постепенно изменилось. Такое, должно быть, происходит и с бродягами, подумал он. Однажды вечером они выходят из дому и думают: «Посплю-ка я сегодня на ступеньках этого магазина», а сделав это однажды, они меняются, и бродягами они становятся именно из-за этого, а не из-за того, что им негде переночевать. И то же самое с преступниками! И с наркоманами! И… В общем, он решил об этом больше не думать. Ведь если мыслить в том же духе, то его выход из кабинета миссис Моррисон можно представить как поворотный момент, изменивший всю его жизнь, а к этому он готов не был. Он не желал становиться ни прогульщиком, ни бродягой, ни убийцей, ни наркоманом. Его просто достала миссис Моррисон. В этом, видимо, и заключалась разница.