Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!»

Сегодня неоднократно задается вопрос, напал ли бы Сталин на рейх в 1941 или 1942 году. Самые смелые версии утверждают, что нападение Германии опередило советское лишь на несколько дней или недель. Этот тезис[385]

, который теперь выдвигается[386]

и поддерживается даже с российской стороны, представляется мне лишь относительно правдоподобным, то есть в той степени, в которой с нападением России или, по крайней мере, с очень сильным нажимом на германскую позицию, если бы германский вермахт занялся осуществлением иных операций, приходилось считаться в любое время. В этом отношении совершенно верно утверждение, что договоры со Сталиным не означали бы никакой защиты от неожиданной агрессии. Это доказывает, в частности, объявление в 1945 году войны Японии, с которой Советский Союз еще в 1941 году заключил пакт о ненападении, но и такие страны, как Финляндия, Эстония, Латвия, Литва — и Польша — пережили, несмотря на действующие договоры о ненападении с СССР, вторжение Красной Армии. Гитлер, по крайней мере, по всей форме денонсировал пакт о ненападении с Польшей из-за польско-английского пакта от апреля 1939 года, поскольку его направленные против Германии положения не согласовывались с германо-польским договором о ненападении. Конечно, это явилось в первую очередь предупреждением в переговорном покере с Польшей, что все-таки доказывают немецкие предложения по переговорам с Польшей до начала войны. Против России, правда, и Гитлер выступил без надлежащего предварительного денонсирования договоров.

Гораздо важнее представляется мне точка зрения, что русские, если бы они напали в 1941 году на Рейх, находившийся в силе, сделали бы как раз то самое, от чего отказался Сталин в 1939 году в «каштановой речи», а именно, «таскали» бы «для определенных держав каштаны из огня». Сталин должен был исходить из того, что нападение на имеющий опыт и проверенный войной германский вермахт представляет для него необычайный военный риск. Даже если бы ему удалось нанести тяжелые потери германскому вермахту, обе армии настолько ослабили бы друг друга, что США с их свежими вооруженными силами уже в то время выступили бы мировым третейским судьей. Следовательно, свершилось бы то самое, чего Сталин в 1939 году с помощью договоров с рейхом хотел избежать.

На это возражают, что Красная Армия в 1941 году, несомненно, была развернута на западной границе в наступательный порядок. Русский «паровой каток» и в самом деле находился под парами, однако этим еще не дается определенного ответа на вопрос о том, покатил ли бы он и, если да, то когда. Сталин представлял себе развитие событий иначе, чем оно действительно произошло. Немецкие успехи на Западе явились для него сюрпризом. Во всяком случае, о роли третейского судьи, на которую он, возможно, имел виды, поначалу пришлось забыть. Программа переговоров, привезенная Молотовым в ноябре 1940 года в Берлин, предусматривала ряд пожеланий или, точнее, требований, о которых нужно было бы жестко торговаться с Советским Союзом. Сталин никогда не тушевался перед тем, чтобы оказать нажим. Нажим, однако, не окажешь, удалившись на сотни километров от границы за выстроенную оборонительную линию (линия Сталина), нажим осуществляется с армиями наступления, выдвинутыми на границу. Все же русские желали говорить в Берлине не только о Финляндии, которая и без того относилась к их «сфере влияния», но и о Дарданеллах, Болгарии, Югославии, «Дунайской комиссии» и, наконец, о выходах из Балтийского моря. Последнее должно было озадачить Гитлера в особенности. С другой стороны, в январе 1941 года был заключен с русскими торговый договор, который сделал бы возможной, несмотря на неоднократно возникавшее отставание немецких поставок в Советский Союз, определенную консолидацию немецкой военной промышленности. Так что с русскими были в полном смысле «on speaking terms» (то есть в разговоре друг с другом).

Какие возражения могла иметь немецкая сторона против создания российских баз на Дарданеллах? Турция в противоположность Первой мировой войне объявила себя нейтральной. Германия не имела обязательств, даже моральных, защищать ее интересы! Единственным аргументом, правда, вполне серьезным, удерживать русских «coüte que coüte» (чего бы это ни стоило) насколько возможно от Балкан, было обеспечение румынской нефти, от которой зависело немецкое ведение войны. Районы нефтедобычи находились на довольно близком расстоянии для русских и, таким образом — согласно опасениям Гитлера — для британских военно-воздушных сил.

Но оправдывало ли это опасение «авантюру» гигантских размеров? Лишь полная недооценка военной мощи советского противника и переоценка собственных возможностей объясняют в моих глазах это роковое решение! Разве Гитлер не знал о недостаточности немецкого вооружения? Уже только факты, которые я прочувствовал на кровном опыте, так сказать, на собственной шкуре, очень показательны. Я еще остановлюсь на них при описании пережитого мной.