Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!»

Гитлер принял на себя большой риск, форсируя, пока он обладал мнимым преимуществом в вооружении, политическое развитие в Восточной Европе в смысле оборонительного фронта против Советского Союза. Надо воздать ему должное — у него не было другого выхода. Теперь он отвоевал себе сильную центральноевропейскую позицию, разбив одного за другим своих противников по отдельности и обеспечив себе при этом свободный тыл на пути дипломатии. С этим он, собственно, выиграл время, чтобы эффективно организовать свои отныне расширенные ресурсы и вооружение и привести их, прежде всего, на необходимый уровень, стало быть, наверстать непозволительно упущенное. Вполне возможно, что война в Европе выдохлась бы. Для «англосаксонских морских держав» вряд ли имелся бы шанс предпринять успешные операции вторжения против крепкой военной позиции рейха в Европе с тылом, обеспеченным Россией. Что Сталин в этих условиях нападением на рейх стал бы «таскать» для них «каштаны из огня», можно назвать сомнительным. В последнем случае Гитлер и впрямь обнаружил бы психологические условия, чтобы сплотить за собой большую часть Европы, потому что европейские народы боялись русских, в конечном счете, больше, чем немцев.

Агрессивные тона, взятые Сталиным в речах перед офицерами Красной Армии, не могут служить доказательством уже одобренных военных акций Советского Союза против рейха. Армия, такая, как русская, прошедшая тяжкие «чистки», нуждалась, прежде всего, в моральном ободрении и приобретении необходимой уверенности в себе. Это возможно лишь с атакующей доктриной. Наступательный дух означает чувство превосходства, инициативу действия, потому что только в атаке, в конечном счете, может быть выиграна война, успешная защита может создать условия для этого; но враг, если хочешь победить его, должен быть в конце концов атакован! Если Сталин желал, чтобы Россия участвовала в принятии важнейших решений мировой политики, он должен был иметь армию с вошедшей в плоть и в кровь наступательной доктриной. Даже если Сталин ожидал нападения Германии, он должен был дать Красной Армии менталитет атаки, потому что даже в обороне гигантской русской империи в решающие фазы дело зависело от способности Красной Армии атаковать. Поэтому то, что Сталин развернул зимой 1940/41 года наступательные боевые порядки на западной границе, необязательно означает предстоящее нападение Советского Союза. Оно, правда, явилось бы в любое время возможным! Как уже сказано, Сталин не сомневался бы ни на минуту использовать тяжелое положение рейха для получения выгод. Угрызения совести его явно бы не отягощали.

Русские неизменно оказывались жесткими и искусными переговорщиками. Развертывание Красной Армии являлось «part of the game» («частью игры») и в этом качестве его и следует понимать, так же, как и уверения Сталина в дружбе накануне нападения Германии, и многое другое. Гитлер, по собственному признанию, не обладал упорством и терпением для того, чтобы попытаться из русских пожеланий и германских интересов отфильтровать некую взаимно приемлемую «deal» («сделку»). Как писал об этом — процитировано выше — в ретроспективе отец, он боялся выдвижения русскими все новых требований и нападения России, которое позднее, несмотря ни на что, все же последует.

Из этого исходного положения упорно вести переговоры с русскими, чтобы отыскать разграничение немецких интересов по отношению к русским — такова была концепция отца. Он желал сращивания «континентального блока», как его называют сегодня, и притом при включении в него Советской России! В худшем случае было бы — по политическим и военным соображениям — все же выгоднее позволить русским атаковать хорошо подготовленную немецкую оборонительную позицию, чем стать обреченным агрессором на просторах России. Но разве стал бы теперь Сталин играть «ва-банк», с тем чтобы «таскать каштаны из огня» для Запада?

Здесь следует отметить еще один момент. В 1943 году, когда речь шла о том, как отнестись к предполагавшемуся русскому зондажу возможности заключения мира, он вновь будет играть определенную роль. Во время переговоров в Москве Сталин сделал отцу примечательное заявление: «Я никогда не потерплю, чтобы Германия была слабой». Отец пишет:

«(…) В нем однозначно высказывались сознание военной мощи Советского Союза и намерение вмешаться в случае неудачного для Германии хода войны. Это заявление, которое я помню точно, было сделано Сталиным в такой спонтанной форме, что несомненно соответствовало его тогдашним убеждениям. Меня особенно поразила самоуверенность в отношении Красной Армии, казалось, прозвучавшая в словах Сталина»[387]

.

Если придать этому замечанию определенный реальный политический смысл, а в пользу такой интерпретации говорит показание отца о том, что оно прозвучало спонтанно и правдоподобно, тогда оно может, в конечном счете, означать лишь одно: Сталин хотел выразить, что он придает большое значение существованию фактора силы в лице Германии, не желая видеть Россию противостоящей англосаксонским мировым державам в одиночку.