Мой театр. По страницам дневника. Книга II

Как-то мы оказались в палаццо, стоящем на Canal Grande. К его входу, как и несколько столетий назад, надо подплывать на гондоле. Разглядывая роскошные залы с высокими расписными потолками, хрустальными люстрами и старинной мебелью, с картинами в тяжелых мерцающих рамах, хотелось даже двигаться по-другому. Это совершенно особенный, ни на что не похожий мир прошлого, в котором живут современные люди. В их быту холодильники и блендеры на кухне соседствуют с холодильными камерами – каменными мешками, находящимися под водой канала, построенными в XV или XVI веках.

Однажды, сидя в гостиной великолепного палаццо, я обратил внимание на зеркала, отражение в которых выглядело так, словно оно подернуто тонкой дымкой. «А почему вы их не реставрируете?» – наивно спросил я хозяев.

Видимо, понимая, с кем они имеют дело, те объяснили, что старинная венецианская амальгама, в состав которой входят олово и ртуть, а иногда золото, не терпит никакого вмешательства. Ее нельзя реставрировать – только консервировать. А затем поучительно добавили: «Что вы, реставрировать такое зеркало! Это вообще mauvais ton!»

Но вернусь к городу… В январе – Венеция самое прекрасное, что может быть на свете. Стоящая на воде, она притягивает своей фантастической красотой и абсолютной необитаемостью. Я мог едва ли не в одиночестве бродить по залам Дворца Дожей, подняться на лоджию собора Святого Марка. У меня за спиной возвышалась бронзовая квадрига. Кони, которых предприимчивые венецианцы украли, или, как деликатно пишут в путеводителях, «вывезли из Константинополя во время крестовых походов». Я, как герой Джуда Лоу в сериале «Молодой Папа», стоял там, разглядывая башню Кампанилы и открывающийся внизу простор почти безлюдной площади в окружении дворцов.

В тот приезд я первый раз побывал на острове Сан-Микеле, «острове мертвых», где упокоились С. Дягилев, И. Стравинский, И. Бродский. Приплыли мы туда на катере – ни одного человека. Туман стоял густой, как сметана, и тишина вокруг, вечный покой разливался в воздухе…

9

Упомянув, что Мариолина была завсегдатаем на моих спектаклях в Большом театре, надо сказать, что ее частой спутницей оказывалась А. С. Демидова. Они дружили, если это слово может быть применимо к Алле Сергеевне.

Впервые вблизи я увидел Демидову, чей талант современники ставили вровень с даром Смоктуновского, на благотворительном концерте в зале им. П. И. Чайковского. Она читала поэзию Серебряного века. Что именно, сейчас не скажу, помню только ее точеное лицо – лицо Сфинкса – и завораживающий голос, который оказывал на всех, кто его слышал, какое-то гипнотическое воздействие.

Наша следующая встреча произошла в 2004 году, когда я, тощий и хромой, прилетел в Москву из реабилитационного центра в Капбретоне, чтобы получить премию «Триумф». В стенах Государственного музея изобразительных искусств им. А. С. Пушкина мне ее вручала именно Алла Сергеевна. Сердце мое, казалось, было готово вырваться из груди. Я подумал тогда – как жаль, что этого не видит мама. Она преклонялась перед Демидовой.

Мама как неистовая поклонница Владимира Высоцкого с уходом его из жизни перенесла всю свою нерастраченную любовь именно на Аллу Демидову. У нее в этом смысле был хороший вкус. Она ходила в Театр на Таганке, как только удавалось достать билет. Ее компаньоном, как всегда, оказывался я.

Помню, мы смотрели «Три сестры» А. Чехова в постановке Ю. Любимова. Главным персонажем в спектакле была Маша, которую играла Демидова. Выйдя на улицу, переполненная восторгом и впечатлениями, мама тут же поинтересовалась: «Ника, какая из сестер тебе больше всего понравилась?» «Все понравились, – сказал я, явно обманывая ее ожидания, – но всех жалко. А особенно жалко учительницу, Ольгу, старшую сестру. Ее никто не любит». Я помнил, с каким сочувствием в Грузии относятся к старым девам. Мама взглянула на меня с сожалением, она не поняла, как можно думать про каких-то старых дев, вместо того, чтобы восхищаться игрой Демидовой…

В юности я с удивлением наблюдал, как мама обменивается с Пестовым томиками стихов поэтов Серебряного века, тогда это была чуть ли не запрещенная литература и страшный дефицит. Мне имя Анны Ахматовой мало что говорило. Став взрослым, я открыл для себя ее поэзию благодаря Демидовой, услышав однажды, как Алла Сергеевна читала ахматовский «Реквием» в сопровождении оркестра под управлением Спивакова.

И, как это обычно случалось в моей жизни, лично с Демидовой я познакомился в Большом театре после «Щелкунчика». При встрече она сказала мне много теплых слов. Я слушал ее голос как музыку и думал, неужели все это ко мне относится?

Мне посчастливилось общаться с Аллой Сергеевной и вне театра. Дело в том, что она живет в доме на Тверской, где до и во время войны в ведомственной квартире проживали мой дед с мамой. Мало того, в том же подъезде, только этажами пониже. И окна ее тоже выходят на сквер с памятником Юрию Долгорукову. И так же, как моей маме когда-то, Демидовой оттуда видны все парады и демонстрации…