Мой театр. По страницам дневника. Книга II

13 июня с большим успехом мы с Надей Грачевой исполнили «Баядерку». Однако, подойдя к доске расписания, я не обнаружил своего имени среди участников гала на 15 июня. Привычно отправился к Иксанову: «Анатолий Геннадьевич, понимаю особую любовь ко мне господина Ратманского, который, даже сидя на чемоданах, пытается вставлять палки в колеса. Но так уж сложилось, что я являюсь не только учеником Марины Тимофеевны, она мне даже свой класс передала!»

Ратманский, видимо, на прощание, решил еще и рассорить меня с Захаровой. Сказал Свете, что Цискаридзе отказался с ней танцевать. Партнером в акте «Теней» из «Баядерки» назначил ей Зеленского, выписал Игоря из Петербурга. Семёновой юбилей, Зеленский тут при чем? Бездарную интригу Ратманский развел. Ничего у него не вышло, мы с Захаровой на большом подъеме в честь Марины Тимофеевны выступали.

Перед началом вечера сижу, гримируюсь, вдруг ко мне с просьбой от высокого начальства: «Ты не мог бы выйти к публике перед началом, сказать слова?» Опомнились! Конечно, я вышел, сказал слова о великой Семёновой.

Я до сих пор не могу понять одной вещи. На самом деле в молодости я был лишен каких-либо амбиций в смысле руководства. Если бы мне не мешали работать, я бы носа из репетиционного зала не высунул. Никогда не рвался на эти посты, у меня были совсем другие приоритеты, творческие. В школе меня выбирали старостой, когда все другие не справлялись или просто не хотели этим заниматься. Типа: «Давайте проголосуем за Цискаридзе, пусть работает, все равно никто не хочет!» То есть сама ситуация вынуждала меня действовать.

То же самое происходило в театре. Шесть месяцев после моей операции в театре стоял пустой зал – я стал давать там урок, этот зал всем вдруг понадобился. Овчаренко сидел без работы, без денег, никому не нужный. Как только я привел его в божеский вид, он получил премию на конкурсе, к нему выстроилась очередь доброхотов с рассказами, как неправильно с ним репетирует Цискаридзе и как сейчас они из него сделают звезду.

Кроме того, когда у кого-то в театре возникали проблемы со здоровьем, нужно было устроить в больницу, найти средства на операцию, почему-то все приходили ко мне. А я не был руководителем. Просто знали, что я не закрою перед человеком дверь, не только выслушаю, но обязательно постараюсь помочь. И таких «ходоков», обращений ко мне было много, «народная тропа» и теперь не зарастает.

Недавно разруливал ситуацию с помещением для журнала «Балет», редакцию на улицу собрались выгонять, никто, кроме меня, и пальцем не захотел пошевелить.

Однажды в театре ко мне подошла с несколькими пожилыми артистками С. Н. Звягина, возглавлявшая Совет ветеранов ГАБТа. Стали они жаловаться, что пенсии у них маленькие, трудно сводить концы с концами. В результате я написал письмо, пошел на заседание попечительского совета Большого театра, и наши пенсионеры стали получать дополнительные деньги, которые выплачивались до прихода В. Г. Урина на пост директора ГАБТа. В театре их так и называли «надбавка Цискаридзе».

Сейчас Большой театр для тех, кто в нем прежде работал, недосягаем. Ветеранам туда вход воспрещен, спасибо, если на прогон премьерного спектакля разрешат прийти. Как такое может быть? Это их Дом, их Театр, их, а не очередного, «надцатого» руководителя.

Когда в Академии Русского балета кто-то из педагогов уходит на пенсию, в любой момент, когда человек захочет, он может прийти в школу. Тот же принцип распространяется и на учеников, для них двери Академии всегда открыты.

15

В июле 2008 года праздновала свой юбилей И. А. Винер-Усманова. Для большого гала она придумала номер «Лебединое озеро», в котором я в образе Принца танцевал с Одеттой – Верой Сесиной, ее ученицей, чемпионкой мира по художественной гимнастике. Во время репетиции Ирина Александровна предложила: «Коля, можешь ты покрутиться, а Вера прыгнет?» Конечно! Мы с Одеттой поменялись местами – она делала jeté en tournant, а я крутил fouettés на Малой арене Лужников.

…Это было в середине 1990-х. Однажды на сцену ГАБТа после очередного «Щелкунчика» вышла бесподобной красоты элегантно одетая женщина, которая преподнесла мне гигантский букет, а с ней много-много девочек. Помню, они очень грациозно присели в реверансе. Тогда мы познакомились не только с Ириной Александровной, но и с ее мамой – Зоей Зиновьевной, которая, как выяснилось, являлась моей большой поклонницей. Ирина Александровна всегда подчеркивает, что ее мама не просто любила меня, а обожала. Они вдвоем присутствовали практически на всех моих спектаклях в Большом театре.

Когда Зоя Зиновьевна стала сильно болеть, начинала хандрить, Ирина Александровна ей говорила: «Сегодня танцует Цискаридзе». И всё, у нее настроение улучшалось. Она вызывала парикмахера, приводила себя в порядок, делала прическу, маникюр и ехала в театр. Ирина Александровна мне говорила: «Ты знаешь, я часто пользуюсь этим: пойдем на Колю!» Потом Зое Зиновьевне стало сложно дойти до сцены, и тогда после спектакля ко мне приходила только Винер: «Мама зайти не сможет, но она в зале».