Мои Великие старухи

Вечером позвонил Феликс и сказал, что у Бухариной было очень интересно. Разговоры о Сталине и его опричниках до часу ночи.

18 апреля

…Феликса увлекает не личность человека, а зигзаги его судьбы, повороты-навороты, необычность ситуаций. Именно с этой точки зрения и я ему интересна, но мало ли людей гораздо интереснее меня.

25 апреля, понедельник

По Москве ходит четверостишие:

Мы все живем в эпоху гласности,Товарищ, верь: взойдет она,И Комитет ГосбезопасностиПрипомнит наши имена…

Но вчера на телепередаче я сказала, что поток жажды, справедливости, милосердия и правды – необратим, неодолим, и вспять его нельзя повернуть.

Среди книг в квартире Феликса вдруг я увидела свою фотографию. Вообще фотографии развешаны по всем стенам. Очень интересные, разнообразные, знаменитые лица.

Пришел из школы мальчик, лет двенадцати. Это Кирилл, сын Милы и Феликса! Прелестнейший! И рожица чудная, и видно, что кроткий, славный мальчуган… А Феликс – умученный работой. Он не может остановиться, его несет.

Феликс с тревогой рассказал мне, что Юлиан Семенов и Анатолий Рыбаков получили письма о том, что их приговорили к смерти. Я считаю эту опасность весьма серьезной. В этом мне видится месть за Сталина.

31 июля

Я, пожалуй, и в самом деле становлюсь «знаменитой». Концерты, телевидение, вечера… «Выхожу в люди» – а ведь это сделал Феликс, наполовину он, а вторая половина – я.

Стихи Татьяны Лещенко-Сухомлиной из моего архива

Он был усталый. Грустный. Злой.Не друг, не брат и не любимый.Но чем-то очень дорогой.Такой, что мне хотелось мимоСкользить, не подымая глаз,Благоухать улыбкой зыбкойИ петь, в душе храня рассказО рыбаке с лукавой рыбкой,Которая давала все,Себя не отдавая жадно.Вставало прошлое моеПри встрече с ним, всегда досадной.И не простой и не седой —

Такой, какой должно бы было,Я становилась молодойИ вспоминала, что забыла, —Мои тончайшие духи,И драгоценные гитары,И то, что мы к другим глухи,И то, что мы бываем стары…И становилось все равно,Что думал он о нашей встрече.Но стыдно, нелегко, темноСпускался вечер мне на плечи.Воркута, 1950

Москва

Ночной, лиловый городНахмуренно притих…Уж он давно не молод,

А смолоду был лих!Потом он был уютным,Разлапистым селом.Потом – кроваво-смутнымДжугаем за углом.Стоит он, ощетинясьИ злобу затаив.Из кубов и из линийНадменно некрасив.Смотрю в ночные окнаИ тени в них ловлю.И мне противно очень, что я его люблю.1979

Вьюга

За окном вьюга сугробы,Да, ах сугробы намела.За окном не верят в Бога,

И деревья, как метла.За окном чернеет в поле —Может, кто-то там замерз…А кругом поля да воля,Воля, вьюга на сто верст.Чтоб застыли злые лужи,Слез моих о нем вода,Выйти в поле, в вьюгу, в стужуИ замерзнуть завсегда.Мне не жалко. Мне не жалко.Я все знаю наперед.Я теперь, как в поле палка.Но ведь боль моя пройдет.Все пройдет… Но сердце гложетЭта вьюга, эта мгла!Бедный, бедный… Он не может Так любить, как я могла.1946

До сих пор чувствую себя виноватым за то, что загруженный актуальными публикациями о героях перестройки, о «текущем моменте», я не написал о Татьяне Ивановне в журнале «Огонек». Все откладывал и откладывал… А она так мечтала об этой публикации! И тогда Т. И. придумала необычный ход: сочинила «воображаемое интервью», сама задавая себе вопросы от моего имени. Текст этого шутливого по форме и трагического по содержанию интервью сохранился в моем архиве.