Мои воспоминания. Брусиловский прорыв

Подошло время трагической кончины глубоко любимого мною Ник. Ник. Духонина. Телеграммы о том, как зверски он был убит, были тяжким ударом для нас всех. Тут начались обыски и всякие допросы. Ко мне в лечебницу приезжали какие-то вооруженные подозрительные лица с заявлениями о том, что «нам не нужно генералов, у нас есть солдат Муралов». Но я полагаю, что Николай Иванович ничего о них не знал и не уполномочивал их тревожить больного человека.

Обыски эти объяснялись еще тем, что в этой же лечебнице лежала с больной ногой Мария Саввишна Морозова, затевавшая всякие конспирации и созывавшая всю дамскую Москву на свои заседания. Моя жена тоже принимала в них участие, но вскоре стала мне говорить, что толку от этих затей не может выйти, что Мария Саввишна Морозова производит на нее впечатление ненормальной.

И впрямь, несколько лет спустя она очутилась в сумасшедшем доме. Да и немудрено: в таком революционном шквале многие этим кончали, а в семье Морозовых это ведь был семейный недуг – отец и брат Марии Саввишны были сумасшедшие.

На юге собирались русские люди, мои бывшие сослуживцы и подчиненные, бушевал океан разгоревшихся страстей, а я лежал и лежал, и думал и передумывал, вспоминая все случившееся, все пережитое. Как калейдоскоп, как кинематографическая лента проходили перед глазами картины петербургской жизни, фронтовой… Лица царской семьи, государя и всей его свиты, министров, деятелей Государственной думы! Я думал… и мысленно посылал им упреки за погубленное дело войны, за безрезультатный исход всех моих трудов на фронте во имя России!..

Приблизительно в это же время читали мы о киевских событиях, в связи с выступлением так называемого «гетмана» Скоропадского. Но, зная психологию масс и хорошо мне знакомую обстановку и состояние умов того края, я знал заранее, что ничего из этого не выйдет. Мучился только мыслью о том, сколько хороших и дорогих мне людей там погибнет. И так оно и вышло… Жертв было столько, как я и не ожидал…

Старая Россия исчезла. Идут новые люди, кто они?! Я их не знаю. Что из этого всего выйдет?.. Хоть бы скорее на юге соорганизовались силы, хоть бы скорей подошли они к Москве, хоть бы скорей можно было бы собрать Земский собор или Учредительное собрание, но нужно знать, чего хочет сама Россия, согласна ли она с навязываемыми ей лозунгами этих новых, чуждых, неведомых людей. Но я лежал с раздробленной ногой и ничем-ничем не мог быть полезен стране.

С этого времени и даже ранее в газетах начались и не прекращались до конца самые разнообразные обо мне сообщения и интервью со мной, в которых частью искажались мои слова, частью и просто выдумывались небылицы. Конечно, я виноват в том, что, не предвидя возможной путаницы, говорил с некоторыми журналистами.

А к этому впоследствии придирались люди, подобные Деникину, и, сгущая краски, освещали приписываемые мне слова в желательном для них свете, писали за границей свои «исторические» сочинения о русской смуте. Сдается мне, что история по репортерским статьям не пишется. Не зная ни причин, ни мотивов, ни обстановки, нельзя ему было бросать камнями в меня, да и во многих тех, кто остался в России, как это делали и многие эмигранты.

Они все упускали из виду, что обстановка и взгляды могут быть иные, но страдание за Россию – одно. Но эмигранты многого не понимали, многого не знали того, что мы, кипевшие в котле российского террора, переживали и переносили; во имя Родины иные, а иные во имя семей и крошек детей своих – или во имя и того и другого вместе.

Но я опять забегаю вперед. Вернусь в лечебницу. Ко мне из Одессы приезжал Елачич[113]

, бывший комиссаром от Временного правительства при мне в Ставке. Это был симпатичный, но не очень умный, хотя в высшей степени корректный человек. Ранее он служил в Земском союзе. Он рассказывал мне о своих впечатлениях на юге, и отрадного ничего я не услышал от него. Он был меньшевик по своим убеждениям, и для него, не любившего «старой правительственной гнили», теперь творились новшества, совершенно непонятные и неожиданные.

Я трунил над ним: «Что, дождались сюрпризов? Разве революцию можно удержать в желаемых границах?!» Он только печально смотрел и переводил разговор на другие темы. Жена моя его не любила, так как он критиковал печатно детскую литературу ее матери. Да, у В. П. Желиховской красной ниткой во всех книгах проходят: семейные начала, Родина и религия. Социалисту Елачичу это было не по вкусу. Ну и куда же, в какой тупик они завели русскую детскую литературу? А где теперь он и что с ним – не знаю.

Глава 5

На четвертом, кажется, месяце я стал понемногу сидеть, потом меня усаживали в кресло на колесах и я стал разъезжать по коридорам и соседним комнатам. Каждый день начинался с появления брата жены Ростислава. Он неизменно все эти месяцы методично, как на службу, являлся утром ко мне. Докладывал жене, что делается дома, катил мое кресло, читал. Квартиру нашу постепенно приводили в порядок, ремонтировали все беды, наделанные бомбой.