Мои воспоминания. Том 1. 1813-1842 гг.

П. Я. Чаадаев познакомился с Левашовыми через М. А. Салтыкова и М. Ф. Орлова, скоро очень сблизился с ними и поселился в одном из флигелей их дома. Направление образования Левашовой и Чаадаева было одинаково, и очень понятно, что они вскоре подружились. Чаадаев каждый день несколько часов проводил у Левашовых и почти каждый день у них обедал. Это сближение было необыкновенным счастьем для Чаадаева в особенности в то время, когда он был объявлен сумасшедшим и когда ему запрещено было бывать у кого бы то ни было, но так как он жил на одном дворе с Левашовыми, то каждый день у них обедал и проводил у них почти все вечера[53]. Прекрасный сад, которым был окружен дом Левашовых (впоследствии Шульца на Новой Басманной

{531}), больших любителей и знатоков садоводства, доставлял Чаадаеву в летнее время удобство для прогулок.

Если бы у Чаадаева не было этих ресурсов во время его мнимого сумасшествия, он действительно мог бы сойти с ума. В последнее время так много было писано о нем, что я, вполне согласный с теми, которые признают в Чаадаеве высокий ум и большое образование и которые справедливо оценивают его влияние на наше тогдашнее общество, ограничусь только несколькими о нем рассказами, поясняющими, до чего доходили его странности.

Чаадаев имел весьма приятное лицо, красивую наружность и вполне аристократические манеры; достаточно было его видеть один раз, чтобы уже никогда не забыть. Он, растратив довольно значительное состояние, полученное от родителей и от разных родственников, оправдывал это тем, что ожидал скорой смерти и потому будто бы не берег состояния; я думаю, что он был просто нерасчетлив, каковым остался и после своего разорения.

Для поддержания своего существования он беспрерывно делал долги, возможность уплатить которые была весьма сомнительна. Имея уже весьма малые средства и живя во флигеле дома Левашовых, нанятом им за 600 руб. асс. (171 руб. сер.) в год, которых Левашовы никогда не получали, он нанимал помесячно весьма элегантный экипаж, держал камердинера, которому дозволялось заниматься только чистою работою. Вся прочая работа по дому была поручена женщине и другому человеку, который чистил сапоги не только Чаадаева, но и его камердинера. Нечего и говорить, что Чаадаев был всегда одет безукоризненно; перчатки он покупал дюжинами; когда, надев первую перчатку купленной дюжины, он находил ее не вполне элегантной для его рук, то бросал всю дюжину, которою завладевал его камердинер и продавал в семье Левашовых. Это напоминает мне следующий о Чаадаеве анекдот. В бытность лейб-гусарским офицером он зашел в Петербурге в магазин, чтобы купить какую-то безделицу. Продавец не обращал на него внимания, отвлеченный продажею довольно ценной вазы. Чаадаев, чтобы обратить на себя внимание, разбил эту вазу и немедля заплатил за нее.

В доме Левашовых Чаадаева, как нового знакомого и как человека действительно замечательного, принимали с особенным уважением. Он немедля воспользовался этим, чтобы играть в доме первостепенную роль, чем М. А. Салтыков был видимо недоволен. Чаадаев, поселясь во флигеле дома Левашовых, бывал у них чаще Салтыкова и завладел за обеденным столом, а также и в кабинете Левашовой, служившем постоянной гостиной, местами, которые занимал до него Салтыков, бывший годами двадцатью старше Чаадаева. Кончилось тем, что они поссорились, и Салтыков перестал ездить к Левашовым. Чаадаев до того привыкал к местам, которые он выбирал для себя, что если пришедшие прежде его занимали эти места, то он явно выказывал неудовольствие, был неразговорчив и скоро уходил. Это случалось с ним не только в доме Левашовых, но и в других домах, и в Английском клубе, где он сидел обыкновенно на диване в маленькой каминной комнате. Когда его место было занято другими или когда в этой комнате, в которой обыкновенно не играли в карты, ставили стол для карточной игры, Чаадаев выказывал явное неудовольствие и во время Крымской войны называл лиц, занимавших его место или игравших в этой комнате в карты, башибузуками.

В Английский клуб Чаадаев приезжал всегда в определенные часы; к обеду, по средам и субботам, он приезжал, когда все уже сидели за столом; в другие дни он приезжал в клуб в полночь, и многие замечали, что он не входил в комнаты клуба прежде первого 12-часового удара.