Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг.

В Почепе был великолепный господский дом, сад, большой парк, несколько каменных домов, выстроенных торгующим в местечке купечеством, и десять церквей, из которых ближайшая к господскому дому называлась придворной. На иконостасе церкви были позолоченные вензеля Е, в воспоминание Императрицы Елизаветы Петровны. В Почепе Клейнмихель был еще высокомернее; он гордился тем, что это имение, принадлежавшее Меншикову и Разумовскому, составляет теперь его собственность; ему казалось, что это придает ему аристократический лоск. В Почеп приезжало к нему более посетителей, чем в Дмитриевское. {Сверх вышепоименованных}, приезжал к нему гостить родной его племянник генерал-адъютант Николай Александрович Огарев{423}, и почти каждый день, между прочими, бывал состоявший при нем по особым поручениям камергер Андрей Михайлович Гулевич^н

с женой, жившие в своем соседнем имении. Свита Клейнмихеля была помещена довольно просторно, так что к Серебрякову приехала его жена. Клейнмихель любил хвастаться своей собственностью и всем, что она вмещает; жена старалась ему угодить, превознося Почеп, хотя очень сожалела о деньгах, которых он им стоил. В наше пребывание были устраиваемы рыбные ловли и охота на зайцев. На рыбной ловле из невода вытаскивали множество рыбы такого рода, что их не могло быть в протекающей в имении речке; явно было, что вся рыба была купленная; когда ходили на охоту с ружьями, то после каждого выстрела поднимали прежде разбросанных зайцев, также купленных в ближайшем городе. Клейнмихель не давал себе труда подумать, а то, конечно, догадался бы, что его надувают. Вероятно, заметив на моем лице улыбку сомнения при вынутии невода из реки, он особенно настаивал передо мною в том, что его имение действительно изобилует всем, и в доказательство прислал ко мне в комнату показать медведя, который, как его уверили, был также пойман на его землях, что, впрочем, и не представляло невероятности.

Земли в имении было 40 тысяч десятин; Клейнмихель не допускал мысли, чтобы можно было видеть ее границы. Так он, идя с женою своей, мною и приказчиком имения, говорил, что лес, который виден был на конце поля, принадлежит ему, и что за лесом лежащая земля также его. Приказчик доложил, что земля Клейнмихеля кончается в лесу, что прежде почепские земли действительно шли далее, но что прежний владелец, князь Репнин, их продал. Клейнмихель сердито закричал:

– Ах, он подлец такой, как он смел продавать мои земли.

Этому приказчику постоянно доставалось от Клейнмихеля; когда он пришел однажды доложить {последнему}, что приехали купцы для покупки липового леса, Клейнмихель спросил, зачем им этот лес; приказчик отвечал, чтобы ободрать кору на мочала. Тогда Клейнмихель, рассердясь, закричал:

– Хотят обдирать кору с моего леса, а ты не содрал с них кожи. Клеопатра, Клеопатра (обращаясь к жене своей), нашлись люди, осмеливавшиеся предлагать мне покупку моего леса для обдирания с него коры, а этот мошенник не содрал с них живых кожи.

Я объяснил Клейнмихелю, что полезно продавать на срубку старый лес, что этим способом можно было бы получить доход с его бездоходного имения. Он отвечал:

– Нет, мои дети не скажут, чтобы я что-либо продал из имения, которое они после меня наследуют.

Казарменное неприличие в его обращении доходило до невероятия. {Случилось ему во время одной из прогулок что-то показывать своей жене, которая было близорука и позабыла, кто у нее взял лорнет; когда я его подал графине, он спросил меня, где я нашел лорнет; я отвечал, что у одной из его дочерей, на что он сказал:

– Ах, они стервы какие.

В то время они были маленькие, скромные девочки, и он их любил. Подобных рассказов я мог бы привести множество; ограничусь следующим. Все семейство Клейнмихеля и его гости сидели в гостиной; на одном из столов играли в карты; в числе играющих был Гулевич, который, призадумавшись о том, с какой выйти карты, посмотрел на потолок. Клейнмихель, несмотря на то, что рядом с ним сидели с одной стороны обе его старшие дочери и жена Серебрякова, а с другой его жена и жена Гулевича, и что в комнате были еще другие дамы, обратился к Гулевичу со следующими словами: