Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг.

– Что ты выпучил глаза в дыру в заднице (на потолке был написан голый купидон); там ничего не написано}. Разные нецензурные выражения, на которые Клейнмихель был большой мастер, раздавались очень часто при его детях. Это, а равно и вообще обращение Клейнмихеля с лицами, ниже его поставленными, весьма дурно действовало на его сыновей, которые старались во многом ему подражать, и это до такой степени, что я находил для себя обязательным предупредить их мать. Она понимала это, благодарила за внимание, но не могла ничем помочь. Обе старшие дочери, Елизавета{424}

, впоследствии баронесса Пиллер, и Александра{425}

, впоследствии баронесса Козен, вполне от нее зависевшие, были очень милы и скромны; характер старшей был мягче, но мне более нравилась младшая. Клейнмихель же не обращал внимания на воспитание своих детей; он учил их драться еще на руках кормилиц, а как только они начинали произносить слова, то и ругаться. При разрывании порохом камней в русле порожистой части Днепра, вылетали разные весьма древние монеты, инструменты и другие предметы; некоторые из них я хотел передать Клейнмихелю. В с. Дмитриевском, по причине его болезни, я не мог этого сделать. В Почепе же я принес все эти вещи в большой дом и, оставив их в передней, взошел в залу, где, найдя Клейнмихеля, начал было ему говорить о предметах, привезенных мною с порогов, но он, не любя, чтобы ему доказывали словесно о чем-либо касающемся до технической части и, вероятно, вообразив, что мой разговор относится до этой части, не дослушав меня, подойдя к бывшему в той же зале на руках кормилицы своему младшему сыну{426}

(впоследствии нашему младшему военному агенту в Париже, там умершему), сказал ему:

– Мишка, бей ее (т. е. кормилицу), хорошенько бей.

И, взяв его ручонки, бил ими по щекам кормилицы. Вслед за этим он исчез из комнаты, а означенные предметы с днепровских порогов и до сего времени находятся у меня.

В конце августа я получил уведомление от жены, жившей все лето в имении сестры моей, что она выезжает в Петербург, а от ее брата Валерия, что мне необходимо приехать в нижегородское имение для смены бурмистра, мало пекущегося о сборе оброка, и для обзора действий землемера, отмежевывающего пустошь в 9500 десят. земли, заложенных по неисправным откупам Абазы и предназначенных к продаже с аукциона. Я ничем не был занят в Почепе, а потому просил Клейнмихеля уволить меня в 28-дневный отпуск для приведения в порядок дел по нижегородскому имению, которое, при всей малодоходности, все же составляло, сверх убогого содержания по службе, единственный источник моих средств к жизни. Но Клейнмихель мне наотрез отказал; он не желал, чтобы свита его уменьшалась, и, вероятно, считал преступлением желание покинуть его. Я обязан только сильному ходатайству его жены и его племянника Огарева, что, наконец, был отпущен.