Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг.

В половине июня Клейнмихель начал говорить, что для его здоровья пребывание в его имении Почепе Черниговской губернии предпочтительнее, и начал туда собираться. Каждый вечер назначался выезд на другое утро и утром отменялся. Все время пребывания Клейнмихеля в деревне, уездный исправник и окружный начальник государственных имуществ не сходили со двора господского дома, и у них были в готовности 60 лошадей для экипажей Клейнмихеля, его семейства, свиты, прислуги и кухни. От курского имения с. Дмитриевского до с. Почепа, на протяжении 400 верст, через каждые 20 верст было с той же целью приготовлено по 60 лошадей. Этих лошадей, по распоряжению местных губернаторов, брали у окрестных владельцев. Были такие помещики в весьма малом числе, как, например, мой старый друг A. С. Цуриков, которые не слушались исправников и не высылали своих лошадей, но тем тягостнее было их соседям, так как, во всяком случае, требовалось на каждую станцию не менее 60 лошадей. Эти лошади прождали Клейнмихеля 6 недель в самую жаркую рабочую пору, в июле и августе.

Каждое утро Клейнмихель вставал с ругательствами, и все его ругательства выносил на себе Серебряков, обязанный быть у него, как только он поднимется с постели. После того Серебряков приходил в наш флигель и обыкновенно уговаривал меня идти к Клейнмихелю, чтобы развлечь его. Я всегда отказывался, опасаясь подвергнуться такой же руготне; на это Серебряков обыкновенно возражал, что Клейнмихель действительно встал озлобленным, но что Серебряков его подковал, и теперь Клейнмихель находится в наилучшем духе. Конечно, это было пустое хвастовство со стороны Серебрякова, но вся свита Клейнмихеля очень тешилась над его выражением, что он подковывает Клейнмихеля. По этому случаю, я поднес ему древний каменный молот, выброшенный из русла Днепра при взрывании камней в его порожистой части. Длинный адрес, при котором был поднесен молот, был весьма удачно написан Боричевским на славянско-церковном языке; в адресе мы удивлялись искусству великого мужа, умеющего подковывать ноги человека, наподобие ног конских и т. д. Хотя Боричевский был человек умный и в известном отношении ученый, но Серебряков и я любили подшучивать над ним, не имевшим понятия об общественных приличиях. В деревне Клейнмихеля, конечно, все ходили без орденов; один Боричевский являлся к обеденному столу с Анненским крестом в петлице. Несмотря на то, что он был тогда только надворным советником, мы его звали «Ваше Превосходительство», полагая, что едва ли он дослужится до этого титула, а между тем он до него дослужился еще в начале 1855 г., а в 1856 г. получил уже Станислава 1-й ст., тогда как мы были произведены в генерал-майоры только в августе 1858 г.

Отхожее место, бывшее подле нашего флигеля, было зародышем бесчисленного роя мух и всякого рода насекомых; они кусали мои губы, так что я иные дни вовсе не мог ходить в дом к Клейнмихелю; мои распухшие губы очень его забавляли, и он в эти дни заходил ко мне посмеяться над ними.

Мы не могли понять, что задерживает отъезд Клейнмихеля и держит его в постоянном раздражении. Департаментские бумаги получались каждые два дня из Петербурга с курьерами; некоторые из них действительно могли раздражать его, но не до такой степени. Сколько помню, одно только назначение военного инженер-генерал-майора Герстфельда, {о котором я говорил выше}, товарищем главноуправляющего путями сообщения могло причинить ему сильное раздражение. Это назначение случилось следующим образом. Когда в апреле 1850 г. умер А. И. Рокасовский, Император Николай желал, чтобы Клейнмихель выбрал одного из инженеров путей сообщения к себе товарищем, но он несколько раз положительно утверждал, что никто из них не способен занять этой должности. Государь, считая необходимым, чтобы хотя товарищ главноуправляющего был специалистом по строительной части, увидев в Варшаве Герстфельда, строившего Варшаво-Венскую железную дорогу в пределах Царства Польского, назначил его товарищем главноуправляю щего без предварительного согласия Клейнмихеля. Но его приближенным было известно, что все эти неудовольствия для него не представляли важности и что должна быть другая причина его раздражения. Все знали, что, когда Государь не обращает на него внимания, он притворяется больным и даже на самом деле заболевает, но между тем пронесся слух, что он во время болезни получил собственноручное письмо от Государя. Надо полагать, что оно было не довольно ласково, и потому его не удовлетворило, так как он этого письма никому не показывал. В начале же августа Клейнмихель получил, несмотря на значительно уменьшившееся с 1849 г. к нему расположение Государя, новое письмо, в котором Его Величество выражал живое участие к болезни Клейнмихеля. Это письмо было показываемо всем и каждому, не исключая исправника и окружного начальника государственных имуществ, на которых Клейнмихель в продолжение двух месяцев не обращал никакого внимания, как будто не знал, что они проводили целые дни на господском дворе.