Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг.

Множество торговцев, приходивших к нам, говорили по-немецки разными наречиями, что было очень непривычно нам, привыкшим к чистому немецкому языку, а в особенности бывшей с нами курляндке Е. Е. Радзевской. Считая всех немцев людьми честными и образованными, она старалась нас уверить, что все приходившие к нам с явным намерением нас надуть и говорившие такими разнообразными наречиями не немцы, а евреи. Действительно, между ними было много евреев, но немцы ни в чем от них не отличались; я {только} тогда сделал между ними то различие, что евреи были плутоваты, но умны, тогда как немцы, столько же плутоватые, были большею частью тупоумны. Впрочем, мы видались с берлинцами и из более образованного класса, которые, к удивлению Е. Е. Радзевской, также не чисто говорили по-немецки.

В Берлине нам в первый раз представился обычай стучаться в дверь перед входом в комнату; обычай очень хороший, но немцы нас очень забавляли его утрированием. Они не входили в комнату иначе, как постучавшись в дверь и в тех случаях, когда в этом явно не представлялось никакой надобности. Случалось, что они входили в комнату, забыв постучаться в дверь; тогда они, уже поклонившись сидящим в комнате и даже начав говорить, возвращались к двери и стучали в нее из комнаты. Это неоднократно повторялось и в последующие мои поездки по Германии и Швейцарии; такое стуканье по двери после входа в комнату производили не простые люди, а довольно образованные, и именно в Германии Логценштейн^н, имевший в Гамбурге одну из самых больших и лучших вагонных фабрик, в Швейцарии один из богатейших тамошних часовщиков и многие другие. В Берлине немецкий язык неприятно поражал мой слух, а особливо надоели мне слова «Ja wohl»[40]

и «Adieu»[41], которые, как и большая часть слов, произносились нараспев, и выходило: «я вооль» и «адиеее». Впрочем, эти всхлипывания провожали меня во все время моего пребывания в Германии.

Сестра моя была послана на воды известным московским доктором Овером{211}, а жена петербургским акушером Шмидтом{212}

.

Оба советовали обратиться к берлинским знаменитым докторам, с тем чтобы они назначили, какие воды должны пить сестра и жена моя. Подобные советы дают и теперь русские медики своим пациентам, отправляющимся на заграничные воды, а пора бы им знать, что бо́льшая часть немецких докторов, не изучив нисколько положения больных, отправляют их на те воды, от содержателей которых или от состоящих при водах докторов они получают условленную плату. Так случилось и с нами; мы обратились к берлинской знаменитости, лейб-акушеру Бушу{213} (кажется, так была его фамилия), и он сестру с ее детьми послал в Киссинген, а меня с женою и Е. Е. Радзевской, положением здоровья которой почти совсем не занялся, в Гомбург. Впоследствии оказалось, что эти воды были вредны жене моей, и в особенности Е. Е. Радзевской, которая, после питья их, постоянно чувствовала себя дурно; {мне же они были бесполезны}.

Сестра, не решаясь ехать по железной дороге, купила в Берлине четырехместную коляску и просила, чтобы я в берлинском почтамте, {по неумению ее говорить по-немецки}, произвел вперед за все расстояние до Готы все обязательные {на получение трех лошадей и другие разнообразные, как указано выше}, платежи {и в том числе платеж на водку, под названием тринкгельд, с тем, чтобы не иметь никаких расчетов с содержателями почт, а почтальонам давать на водку, сверх указанного и уже уплаченного, по своему усмотрению }. В почтамте мне дали печатный бланк, в котором обозначили полученные деньги за все расстояние по каждому из разнообразных платежей, но в бланке было напечатано, что вся плата произведена за исключением тринкгельда (Trinkgeld exclusiert). С трудом я упросил взять эти деньги и в слове exclusiert слог «ех» заменить слогом «in»[42].