Читаем Моя коллекция полностью

Моя коллекция

Запряг батя коня и повез меня к бабке. Цельный день ехали, к темну приехали. Встретила нас бабка. Старая, вся съежилась, сгорбилась. Посмотрела мои ноги, да батю ругать: чаво, мол, раньше не привез.

— Таперечи я ничем помочь не могу. Правда, есть, — грит, — последнее средство. Купи ты, — грит, — три шкалика спирту. Парня на печи посади, зипуном укрой, а ноги на сковородку теплую пущай поставит. И в тую сковородку спирту шкалик налей. И пущай сидит, преет. Ежели начнут ноги спирт сосать, значит, пошло дело. И так три дни делай.

Так и сделали. Посадил меня батя на печь, как бабка велела, спирту шкалик на сковородку вылил. Сижу я под зипуном, прею. Пот с меня льет, а сижу, терплю, а сам пальцем все в сковородку тычу — проверяю, сосут ноги ай нет. А палец все мокрый — хоть ряви. Нету спасенья ногам моим! А тут вдруг чувствую — палец сухой! Я батю звать. Поглядели — и вправду нет спирту! Высосали ноги весь шкалик!

Назавтра другой шкалик высосали ноги, а на третий день только половину. Больше не стали сосать. Значит, не надо им больше, так бабка и сказала. Ну что ж. Стали ноги меньше болеть.

Прошла неделя, к Пасхе слез я с печи. Потом и к окошку дополз — посмотрел, как ребята играют. А потом и во двор пошел. И совсем вроде хорошо мне стало, только хромаю маленько.

Вот мы с батей раз выехали в поле. Я на возу лежу, а он рядом шагает. А навстречу дохтур идет, тот самый.

— Ну как, — грит, — Митрич, поправился у тебя Петька?

— Поправился.

— Вот я говорил — мазь втирай.

А батя осерчал, видно, возьми да и ляпни:

— Не от твоей дурацкой мази он поправился, а от средства бабки Макеихи!

А дохтур спрашивает:

— А что же это за средство?

Батя возьми ему и расскажи. Тут он усмехнулся так и грит:

— Ну, наделал ты, Митрич, делов! Таперича у парнишки ноги пропали. Ведь твоя бабка спиртом ему кости сожгла!

Сказал и пошел. А батя, как стоял, так рот открыл и стоит. А я реветь. Приехали к избе, я не могу идти. Боюсь ходить на сожженных костях…

Обратно он меня на печь усадил. Обратно у меня ноги болеть стали.

Да поболели с недельку да и перестали. И совсем я хорошо пошел. С тех пор уж я и германскую прошел, и финскую протопал, и все с этими сожженными, и все нипочем.

Холодная вода

Федя Алюшин, дед из Колпино. Ленинградская глазная больница, 1962 г.

— Откуда ты, Федя?

— Я смоленский рожок.

Чифом я болел. Долго. Чемпература кажный день тридцать девять, тридцать восемь. А тут в палату одному мужику жельтерской принешли. Ох мне и жахотелось же жельтерской!

А врачи говорят — нельзя! А меня ражобрало — холодного хочу и все тут! А нас все чëплой водой поили. В кружках.

Вот дождался я, как врачи уйдут. Взял кружку и на карачках с лешницы сполз к пожарному крану. Отвернул, нацедил шебе кружку. Уыпил. Так мне хорошо штало! Я вторую уыпил. Ишшо лучче штало. Я третью. Четвертую налил и в палату понес. Туда на карачках полз, а обратно бягом бягу. Прибег, кружку на тунбочку поставил. На койку лег. Шлышу — врачи идут. Я шкорей пить — штоб не отняли. Ишшо полкружки уыпил — напился!

Врачи приходют, шпрашивают:

— Алюшин! У чебя в кружке чего?

— Вода, — говорю.

— Так ты холодную воду пил?

— Ага, пил, — говорю.

— А школько уыпил?

— А вот, — говорю, — три ш половиной кружки.

— Ну, таперича помрешь!

— А и пущай помру! Жато холодной воды напился!

Вот ляжу и жду, когда помирать начну. Шестра приходит. Градусники штавить.

— Мне, — говорю, — не надо. Все равно помру шкоро.

А шестра: