Моя работа в Москве и Финляндии в 1939-1941 гг.

В начале июня Наркоминдел поднял вопрос о станках и другом промышленном оборудовании, вывезенном из Ханко, ссылаясь на то, что и в этом случае следует применять процедуры, согласованные для территории Карелии. По этому вопросу обменялись памятными записками, причём в финской было сказано, что Ханко находится в ином положении, поскольку этот район лишь арендован Советским Союзом для определённой цели, а именно для создания военно-морской базы. Когда в начале июля генеральный секретарь НКИДа Соболев – между прочим, приятный и приветливый человек, который не сомневался в искренности наших намерений, – передал мне ответ на нашу памятную записку, то у нас с ним состоялся продолжительный разговор. Основной смысл советских претензий состоял в том, что Советский Союз арендовал не только землю и воду в Ханко, а также всё находящееся здесь имущество, и всё это вместе взятое составляло оборонно-хозяйственное целое, которое можно было использовать для создания и поддержания военно-морской базы и за которое Советский Союз вносил арендную плату. Я ответил, что, на наш взгляд, вывоз движимого имущества был оправдан. В этой связи начался разговор о том, что является движимым имуществом, а что – нет. Соболев заявил, что теперь почти всё является движимым имуществом, так, в Москве, например, передвигают большие каменные здания. На это я сказал, что в финском законодательстве понятие движимого имущества имеет чёткое определение. Я заметил также, что не стоит делать из мухи слона, с чем Соболев согласился. Обратил внимание собеседника на то, что в их списках присутствуют самые различные предприятия, в том числе, если я правильно помню, мыловаренный завод, который не входит в число арендованных объектов. Соболев заверил: «Мы там не будем мыло варить». Хотя мы считали, что не обязаны возвращать собственность, вывезенную с территории Ханко, тем не менее, чтобы снять этот вопрос с повестки дня, наше правительство предложило передать его на рассмотрение смешанного комитета на той основе, что государственная и общественная собственность возвращается или её стоимость компенсируется, а частная – не возвращается и не компенсируется. Советский Союз принял это предложение, и над ним начал работать комитет, который занимался хозяйственными сооружениями на переданных территориях.

Обсуждение проблемы вывезенного оборудования показало, что у нас не было недостатка доброй воли. Вывоз станков и других машин с заводов после окончания военных действий нельзя оправдать, но можно объяснить теми горькими настроениями, которые, по понятным причинам, царили у нас после этой несчастной войны. И, напротив, трудно понять советскую сторону, требовавшую возврата оборудования, вывезенного ещё до наступления мира. Насколько я понимаю, Советский Союз считал, что он имеет право получить Карелию в таком состоянии и со всем, что было в ней раньше, включая заводы и другие предприятия, в таком виде, в каком они были до начала войны, если они не пострадали в ходе самих военных действий. Ущерб, нанесённый воздушными бомбардировками, Деканозов учитывал отдельно. По трактовке русских они должны получить Ханко в таком виде, в каком он был до них. Нашим юристам было трудно принять российское ви́дение, и, надо признать, что и в правовой области наши народы имели различное мышление.

По нашему мнению, на своей территории мы имели право делать то, что хотели до тех пор, пока эти территории принадлежали нам, и русские не могли указывать нам. Не хочу сказать, что русские действовали mala fide2

, то есть их целью было получить от нас больше, чем предполагал Московский мир, так что было бы неправильно говорить в этой связи о «военных репарациях». Если бы мы предполагали, что по этим вопросам возникнут подобные разногласия, то действовали бы по-другому. Однако в отношении поведения Советского Союза следует сказать, что оно не было проявлением великодушия, которое следовало бы ожидать от великой державы, тем более, от великой державы, которая при помощи войны получила столь большую и ценную территорию. Этого должно было бы хватить. Для Советского Союза восстановление предприятий на отошедших к нему территориях большого значения не имело. Русские не понимали и, как представляется, не пытались понять финнов после всего, что произошло. Они были плохими психологами или им были безразличны настроения финского народа. Иное поведение пошло бы им на пользу в Финляндии. В прежние времена о русских говорили «широкая натура» (написано

по-русски). В этом случае, как и в некоторых других, «широкой натуры» у большевиков не оказалось.

IV

Вопрос об оборонительном союзе между Финляндией и Швецией

Одной из первых тем, которую Молотов поднял в ходе нашей второй встречи в Кремле 21 марта 1940 года, был вопрос об оборонительном союзе между Финляндией и Швецией и, возможно, Норвегией.