Моя тропа. Очерки о природе

Первый раз она мне встретилась на конной тропе в верховьях Чулышмана. Дело было зимой. Было пасмурно, вечерело, и наступали синие сумерки. В это время и снег, и небо становятся почему-то сине-фиолетового цвета. Тропа зашла в сумрачный пихтач, и стало почти темно. Неожиданно перед самым моим лицом промелькнула быстрая тень. Летяга! Всё произошло очень быстро, буквально за пару секунд. Однако я успел заметить, как она спланировала на ствол толстой берёзы почти в самом низу, на уровне снега, винтом поднялась по стволу, пробежала по толстому обломанному суку, перелетела на ветку пихты и моментально скрылась в кроне, только кухта осыпалась сухим водопадиком.

Второй раз – из окна моего дома на берегу Телецкого озера. Он стоял на самом бомчике, недалеко от обрыва, рядом был густой кустарник, лиственницы и пара кедров.

Было утро. Солнце уже встало и било наискось в моё окно. Шла сильная верховка и деревья заметно шатались. И тут за окном я увидел летягу. Она неспешно перебиралась по стволикам качающихся деревьев вправо от моего дома.

Я успел выскочить и увидеть, как она мелкими рывками стала забираться вверх по стволу большой осины. Уже почти у самой вершины она пробежала по голой ветке ещё правее, как-то собралась в комочек, быстренько подёргалась всем своим маленьким тельцем и словно оттолкнулась от ветки!

Как она планировала! Она наметила себе конечной точкой полёта ствол толстенного кедра, что стоял немного ниже по склону. Ветер сносил её, но она, раскрывшись парашютиком, ловко управлялась пушистым хвостом и перепонками между лапками, планируя по дуге. Через секунду-другую она буквально влепилась в кедровую кору. Не промахнулась! И ведь летать-то, как птица, она не может.

Летяга «пристволилась» не прямо на середину ствола, а на его правый край. Так она словно самортизировала удар о дерево своими лапками.

Родственник

На исходе дня мы подошли к границе леса. Идти было трудно. Снег ещё не слежался, был пушист и податлив под лыжами. И хотя зима только начиналась, многоснежье в горах было уже великое. Весь день через ближние и дальние вершины ползли снеговые тучи и сыпали в долины то твёрдую крупку, то тяжёлые хлопья.

B подгольцовой зоне кедрач поредел, и стала видна вершина гольца Корбулу. Громадная и белая, стремилась она к тёмно-серому небу и чернела обнажёнными, пока не укрытыми снегом камнями. Нам надо было обойти эту вершину справа и перевалить через длинный гребень c реденьким, исхлёстанным ветром пихтачом и искорёженными кедрами, перевалить, чтобы скатиться по тому, невидимому для нас склону к реке Конуй. Там мы должны были добыть соболей, необходимых для выполнения научно-исследовательской темы.

Ещё далеко было до вершины Корбулу. Но уже и на этом расстоянии она давила нас своими размерами, величием и строгой конической формой. Даже облака не могли одолеть макушки и быстро ползли по её бокам, цепляясь за чёрные настылые камни. Конечно, они не были чёрными, эти камни в серых и рыжих разводах лишайников. Но снизу они нам казались чёрными, потому что торчали из-под снега.

Облака оползали вершину Корбулу по крутякам и медленно сваливались в огромное заветренное пространство слева от нас. Облака кипели там, и ветер, который шёл над горами, не давал им выползать из этой ямы глубиной в полкилометра и в поперечнике километра два. Внизу под облаками, среди каменистых россыпей-курумников, начинались истоки Большого Шалтáна.

Мы поднимались весь день и привыкли к окружающему. Была только боль в плечах от лямок двухпудового рюкзака, а в глазах мелькание лыж впереди идущего. Мы менялись примерно через четверть часа, чтобы прокладывать лыжню, и почти не разговаривали. Нас было трое, а Аргут, моя лайка, проваливаясь на свежей лыжне, замыкал шествие.

Шуршали лыжи в снегу, шумел под верховым ветром кедрач, и слышно было собственное дыхание. Покрикивали кедровки.

Вдруг какой-то новый звук дошёл до сознания. И исчез. И вновь пришёл. Что-то очень знакомое было в нём, а что именно – никак нельзя было сразу угадать.

По вершинкам карликовой берёзки прыгал, приближаясь к нам, обыкновенный воробей. Мы остановились и молча смотрели на него, опершись на кайки. А он, нахохленный, скакал по веткам, перепархивал и, наконец, уселся в метре от нас. Видно, у него отлегло от сердца, когда он нас встретил. И казалось, что для него зима – не зима, что стужа, и ветер, и снег теперь нипочём.

Как попал он сюда в тайгу, в гольцы, где и корма-то ему не найти? Каким ветром занесло его в высокие горы от тёплых чердаков и овса около конюшни? Может быть, кочевала внизу в посёлке стайка синиц, и воробей ушёл с ними? Кто его знает, как он очутился здесь! Мы стояли и удивлялись, а Аргут сполз с лыжни и поплыл по снегу, принюхиваясь к серенькой птичке.