Моя тропа. Очерки о природе

Я загнал кулас под самую стенку тростника и ещё завалил его толстыми, в палец, стеблями. Вытаскиваю сидушку – изобретение астраханских охотников. Это деревянный кол, заострённый с одного конца, с другого прибита дощечка-сиденье. Устал бродить-ходить – воткнул сидушку в дно и садись, отдыхай, жди, когда утка налетит.

Туман наливается молочной белизной – скоро встанет солнце. В той стороне много светлее. Да мне и видно только в сторону востока – сзади стенка тростника. Там слышен шорох и тишайшее попискивание – какие-то птахи малые копошатся, а какие именно, не видно. Тростник начинает скрипеть, перешёптываться. Потянул ветерок. Ну, вот и ладно – подразгонит туман, будет хороший день.

Прямо на меня из тумана беззвучно выплывают взмахи крыльев. Руки автоматически кидают ружьё к плечу. Стоп! Это ведь белая цапля. Отставить! Через минуту опять ёкает сердце, но это опять не утка, а чайка пролетает совсем близко. Рассвело уже так, что я вижу её глаза. Утка же почему-то не летит.

И тут ухает выстрел одного из наших охотников. Эхо прокатилось по утренним камышам и убежало на дальний плёс. Там уже загомонили гуси.

Быстрый свист крыльев – справа вырывается пара. Кряквы! Приклад в плечо, отдача от выстрела – и задняя кувыркается к воде. Разлетаются, сверкая, брызги. Я и не заметил, как над тростниками выползло большое солнце, и кряква-селезень упал прямо на блистающую солнечную дорожку. Его потихоньку сносит вправо. Оранжевеет лапка, зеленью отливает повёрнутая набок головка, торчит острый кончик крыла.

Мчимся по прокосу в тростниках, а куласы на прицепе.

Я не спешу доставать эту первую в это утро добычу – она всего в пятнадцати шагах. Если и понесёт опять, всегда успею её достать. Странное чувство овладевает мной. Я ловлю себя на мысли, что раньше, в юности, всегда просто-таки ястребом кидался к добыче, а теперь не тороплюсь. Неужели настрелялся? Нет, неправда! Впереди ещё много удачных выстрелов, много новых трофеев… Где-то за дальними тростниками галдят гуси, много гусей.

Так уж получилось, что за всю мою совсем не короткую охотничью жизнь мне ни разу не довелось стрелять по гусю. Как и любой охотник видел я их немало, видел, но не стрелял.

Однажды в середине пятидесятых годов в Иркутской области на левобережье Ангары, когда ещё не было ни одной плотины на этой красавице реке, я видел массовый пролёт гуся. Такого я никогда не видел и, скорее всего, больше никогда не увижу.

Это было в сентябре. Утром мы выскочили из дома и ахнули – всё было бело от первого снега, сверкало солнце, а отовсюду слышалось гусиное кагаканье. Шёл гуменник, и шёл, что говорится, валом. Весь горизонт на все четыре стороны света был заполнен гусиными косяками. И какими косяками! В каждом было не меньше сотни птиц. Они шли и шли. Прямо над нашими головами, но очень высоко. Мы даже за ружья не брались.

И было ещё много случаев. Даже уже здесь, когда в первый же вечер после приезда мы с егерем отправились на куласах на место гусиной жировки.

…Невеликой ширины мелководье заросло лотосом. Он уже давно отцвёл, стебли его пожухли и торчат метра на полтора над водой. Сверху, словно перевёрнутый конус, – бурые шапки бывших соцветий. B них погромыхивают крупные, примерно с вишню, орешки. Hа лотосе и жирует гусь. Мы пересекли мелководье, хрустя его стеблями, и затолкались в трёхметровый тростник.

Никогда прежде я не видел таких гигантских тростников. Старательно маскируем куласы. Зундят последние комары. Где-то слева кричат гуси. Быстро темнеет. Егерь Костя говорит, что именно эта стая и должна прилететь сюда, на этот лотос.

И вот когда планку ружья стало видно только на фоне неба, раздалось приближающееся одиночное кагаканье: «Ка-ганг! Ка-ганг!» «Сторожевик! Разведчик» – подумал я, зная, что в него нельзя стрелять. Ведь он должен привести на место кормёжки всю стаю, если не заметит ничего подозрительного.

«Ка-ганг! Ка-ганг!» – он стремительно налетает, и всё остальное исчезает в мире напрочь. Нет ни соседа-егеря, ни комаров около уха, ни зыбкого шатания куласа, ничего нет – только неумолимо приближающийся чёрный силуэт большой птицы, серого гуся. Вот он, поворачивая голову, проходит над нами, и Костя не выдерживает, вскидывает своё ружьё.

Грохот выстрела, и здоровенный гусак валится с треском в тростник позади нас. Всё! Охота окончена! Гуси не придут сюда, не придут, во всяком случае, сегодня.

Не разговаривая, мы двигаемся к дому. Мне хочется отругать Костю за торопливость, за дурацкое нетерпение, но дело сделано, и остаётся только молчать…