– Да, в России совершили множество ошибок, и эта страна, как многие другие, не застрахована от будущих ошибок. Я считаю, что самой крупной ошибкой был отказ от иностранных долгов, российских ценных бумаг и объявление их царскими долгами после революции. Можно понять, почему Россия отказалась платить по старым долгам, но тем не менее этот отказ был серьезной ошибкой, которая привела к мировому антагонизму, бойкоту страны и иностранной интервенции. В результате страна заплатила в два раза больше, чем должна была.
Уэллс частично согласился со мной, но заметил, что мой комментарий хорош в теории, но не на практике, так как отказ от царских долгов был одним из призывов, которые вдохновили людей на революцию. Людей приводила в ярость мысль о том, что они должны платить по долгам старой, царской России.
– Но, – я продолжил спор, – если бы Россия не была столь идеалистична в своих устремлениях, она могла бы взять крупные займы в капиталистических государствах и более эффективно восстанавливать свою экономику, а с учетом послевоенной ситуации и инфляции – быстро вернуть все долги и сохранить дружеские отношения со всем миром.
– Ну, об этом уже поздно рассуждать, – засмеялся Уэллс.
С Гербертом Уэллсом я встречался часто и при различных обстоятельствах. Он построил дом на юге Франции для своей русской возлюбленной, довольно темпераментной особы. Над камином готическим шрифтом была высечена надпись: «Этот дом построили двое влюбленных».
– Да, – сказал Уэллс, после того как я обратил внимание на надпись, – мы несколько раз убирали, а потом восстанавливали ее. Во время ссор я приказывал каменщику убирать надпись, а во время примирений она просила того же каменщика восстановить ее на стене. Все это происходило так часто, что бедный каменщик отказался слушать нас и оставил надпись на месте.
В 1931 году Уэллс наконец-то закончил свой двухлетний труд, «Анатомия денег» вышла в свет, и Уэллс выглядел сильно усталым.
– И что вы теперь намерены делать? – спросил я.
– Как что? Писать новую книгу, – улыбаясь, ответил Уэллс.
– Боже мой, может, вам стоит немного отдохнуть или заняться чем-то другим?
– А чем же еще можно заняться?
Мне кажется, что скромное происхождение Уэллса оставило свой след, но не на его работе или на взглядах, а, как и в моем случае, на преувеличении собственной чувствительности к происходящему. Помню, как однажды он неправильно выговорил слово и покраснел до корней волос.
Казалось, было бы о чем расстраиваться такому великому человеку! Он рассказывал мне о своем дяде, который служил главным садовником в одном из знатных загородных поместий. Тот мечтал, чтобы Герберт тоже работал в качестве домашней прислуги.
– Эх, если бы не божье провиденье, я мог бы стать вторым дворецким! – с иронией сказал он мне.
Уэллсу хотелось узнать, почему я заинтересовался теорией социализма. Я сказал, что не думал об этом, пока не приехал в Америку и не познакомился с Эптоном Синклером[100]
. Мы вместе ехали к нему домой в Пасадену на ланч, и он спросил меня мягким и тихим голосом, что я думаю о прибыли. Я отшутился, сказав, что было бы лучше задать этот вопрос бухгалтеру, а не мне. Это был простой и безобидный вопрос, но я чувствовал, что именно в ответе на него скрывается корень проблемы, и с тех пор я стал воспринимать политику не как историю, а как проблему экономического развития.А еще Уэллс с сомнением отнесся к моему дару экстрасенса. Я считал, что такой дар у меня был, и в качестве примера рассказал одну историю, которая была чем-то большим, чем простое совпадение. Теннисист Анри Коше, я и еще один наш приятель зашли в один из баров в Биаррице. На одной из стен бара были установлены три рулетки с номерами от одного до десяти. В шутку я торжественно заявил, что обладаю психической силой и поверну все три колеса так, что стрелка первого остановится на девятке, стрелка второго – на четверке и третьего – на семерке. И в результате так все и получилось – один шанс на миллион.
Уэллс ответил мне, что это было всего лишь совпадение.
– Может быть, но совпадения, которые повторяются, требуют серьезного изучения, – заметил я и рассказал еще одну историю, которая случилась со мной, когда я был мальчишкой.