Моя вселенная – Москва. Юрий Поляков: личность, творчество, поэтика

«Человек помнит, к сожалению, гораздо больше, чем это необходимо для счастья…» («Гипсовый трубач»); «Незлобив русский человек: ушла жена, тиранит начальство, а он лишь сожмёт зубы и выполняет долг перед Отечеством» («Демгородок»); «Две вещи в жизни человека необъяснимы: почему он пьёт и почему он пишет стихи» («Пророк»). «Человеку, влюблённому в Кандинского, я бы не доверил должности шпалоукладчика» («Гипсовый трубач»); «Русский человек последователен – он должен напиться до ненависти к водке» («Замыслил я побег…»). «Как же искусен, хитёр и затейлив может быть человек крадущий!» («Грибной царь»). «Нет, постель – ещё не любовь. Слияние тел – всего лишь грубое, физическое подтверждение слияния душ. Просто человек так нелепо устроен, что свою душевную нежность вынужден выражать через грубые плотские порывы. Но ещё можно любить глазами…» («Женщины без границ (он, она, они)»). «Счастливый человек всегда не в себе… Он весь – в другом человеке, в том, кого любит. К сожалению, потом люди обычно приходят в себя» («Левая грудь Афродиты»).

Что и говорить, «блистательный щит иронии» («Порнократия»)!..

От прапорщика к… нобелианту

Как вы уже знаете, с лёгкой руки Н.Т. Федоренко и Л.И. Сокольской афоризмы совершенно логично подразделяются на вводные и обособленные. Третьего, как ни крути, не дано!

С обособленными всё ясно: вот автор – вот его «Максимы», вот другой – и вот его «Опыты», третий – «Непричёсанные мысли», четвёртый – «Отрывки из ненаписанного», пятый —… Продолжать можно долго. Хотел было польстить жанру, написав «почти до бесконечности», но, увы, по-настоящему ценная «афористическая бесконечность» ограничена десятками, в лучшем случае парой-тройкой сотен томов.

В книгах обособленных афоризмов (настоящие из них, которые потом входят в «бесконечность», пишутся годами, а то и десятилетиями) автор перед читателями предстаёт как на ладони вместе со своим философско-эстетическим отражением жизни в целом и окружающей действительности в частности. И картина авторского мира, пусть с какими-то даже существенными девиациями, вырисовывается если не чётко фиксированной, то в достаточной степени определённой.

С вводными афоризмами дело обстоит гораздо сложнее. Но и гораздо интереснее. Путешествуя по вводным афоризмам, мы можем проследить, как автор от произведения к произведению творчески взрослел, умнел (или глупел, исписывался, но такой автор для читателей быстро перестаёт быть интересным!), как менялось его мироощущение и мировосприятие.

В предисловии к своему двухтомнику, вышедшему в 1994 году, пытаясь объяснить, почему под одной обложкой помещены на первый взгляд произведения взаимоисключающие: «Сто дней до приказа» и «Между двумя морями», «ЧП районного масштаба» и стихи, «где те же подробности юности осмысливаются в ином свете», – Юрий Поляков пишет: «Никакого внутреннего противоречия тут нет, а есть всего лишь стремление хотя бы на самом элементарном уровне приблизиться к неоднозначности жизни».

Более того, неоднозначную, противоречивую картину жизни автор может рисовать даже в рамках одного произведения, вкладывая неоднозначные, противоречивые мысли и высказывания в уста разных – и не всегда главных! – героев: друзей и врагов, единомышленников и антагонистов, людей порядочных и проходимцев, влюблённых и брошенных. И что интересно, вот как раз у Юрия Полякова практически ни в одном произведении (исключение составляет разве что Павел Николаевич Шарманов из «Неба падших») ни один персонаж-остроумец не является героем главным. Все они проходят этаким интеллек-туально-златомудрым фоном, дополняя, выгодно оттеняя других героев и автора или споря с ними, по ходу действия подбрасывая огранённые фразы-алмазики (или пышущие жаром угольки) в ткань произведения.

Если внимательно приглядеться (и опять взять на вооружение старшую дочку математики – арифметику), то с точностью до… (впрочем, здесь достаточно точности до смысла), то невооружённым глазом видно – у Юрия Полякова от произведения к произведению герои-остроумцы до такой степени, как сказали бы политики, «наращивают своё присутствие», что в «Гипсовом трубаче» Сен-Жон Перс (которого никто из героев и в глаза-то не видел!) начинает восприниматься как реальный человек. И, читая книгу, постоянно, «как обнадёженный девственник» («Гипсовый трубач»), ждёшь встречи с ним, взывая к автору: «Ну почему вы, Юрий Михайлович, не заставили его высказаться по этому поводу?.. А почему по этому?..»

Но автору всегда видней! Мы лишь справедливости и математической точности ради отметим, что искрометнул Сен-Жон Перс 116 (!) раз, что составляет абсолютный рекорд в гипотетическом соревновании с другими героями.