Моя вселенная – Москва. Юрий Поляков: личность, творчество, поэтика

Наоборот, публикация этих повестей в журнале «Юность» предвосхитила и помогла «властной гласности» быть гласностью. И не наша вина, во что всё это обернулось. Писатель и гражданин Юрий Поляков был и остаётся верен этим нравственным принципам русского интеллигента. Он человек поступка. И может элементарно не подать руки первому лицу государства, которое мы потеряли.

Однажды на книжной выставке-ярмарке «По Великому Шёлковому пути», что проходит раз в два года в Алматы, зашёл разговор у книжного стенда среди издателей о переводной литературе в Казахстане. Слово за слово, стали выяснять, кто из ныне здравствующих зарубежных классиков переведён на язык казахской литературы. Классика прошлых веков не в счёт, ибо почти вся она переведена на язык Абая и Мухтара Ауэзова и не раз издавалась и переиздавалась. От Гомера до Вознесенского.

Стали перечислять по пальцам: – Паоло Коэльо. Роман «Захир».

– Стихи Федерико Майора, бывшего Генерального секретаря ЮНЕСКО.

– А Поляков? – спросил кто-то из посетителей ярмарки, указывая на стенды российских издательств, где наряду с другими изданиями выделялись книги автора «Замыслил я побег…» и «Гипсовый трубач».

– А мы его больше знаем по фильмам и спектаклям. А книг в переводе пока ещё нет.

– Интересно было знать, как зазвучат его образы на языке казахов…

В переводе известного казахского писателя-переводчика Марала Хасенова, в творческом активе которого есть добротные переводы рассказов Ивана Бунина и Габриэля Гарсиа Маркеса, впервые на языке казахской литературы заговорили герои и персонажи повести Юрия Полякова «Небо падших». А казахские драматурги Шахимарден Кусаинов и Багдат Айнас создали инсценировку по повести «Подземный художник».

Это первая встреча писателя Юрия Полякова с казахским читателем. Полагаю, что не последняя.

2014 г.

Юрий Архипов

Реалист

Вообще-то в современных писателях трудно бывает угадать их профессиональную принадлежность: «Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон…»

Юрия Поляков – один из немногих, в ком я почувствовал писателя – большого, настоящего, – прежде чем прочитал его хоть строчку.

Познакомились мы зимой 1987 года, когда оказались за одним обеденным столом в переделкинском Доме творчества. Расклад столов случился причудливый. Как в хорошем (или дурном?) сценарии, мне были посланы все мои оппоненты последнего времени. Величественная Светлана Семёнова, с которой мы заочно поспорили в «Литературной газете» о романе. Поспорили резонансно: на годовом собрании объединения критиков (были тогда такие) начальство принялось меня «прорабатывать», выдвинув дежурное обвинение – подрываю, мол, престиж многонациональной советской литературы. Спасибо, спас своим громогласием Митя Урнов.

Слева от меня сидел Арсений Гулыга, известный знаток немецкой философии, в пух и прах раскритиковавший мою главу о западногерманской прозе в академической «Истории немецкой литературы». Тут уж на выручку мне бросился редактор тома И.М. Фрадкин, в своём отклике показавший, насколько приблизительны бывают в своих суждениях о художественной литературе специалисты из смежных областей.

Справа восседал пижонистый журналист Александр Кикнадзе, которого я как-то обыграл в ЦДЛ в блиц со счетом 5:1, о чём и поведал в одном шахматном издании. Грузинское ретивое в нём взыграло, и он, заметив жующего обидчика, вызвал меня на матч из 100 партий – за отдельными баталиями оного всегда молча, но с большим интересом наблюдал Арсений Тарковский (матч закончился вничью: 50 на 50).

Ко всему прочему, за столом оказалась престарелая поэтесса, почему-то именно меня избравшая объектом своих гимназических виршей: смущаясь и краснея, подсовывала мне записочки с плодами своих вдохновений.

Меня, помнится, поразило, как мало времени понадобилось Юре Полякову, чтобы разобраться во всех тонкостях моих отношений с этими людьми. И какие посыпались с его стороны шпильки-подначки – незлобиво-добродушные, но острые, меткие. В них уже были всполохи истинного художества, которые и побудили меня потом взяться и за его прозу, и сходить в театры на его пьесы.

Вскоре после этого, в начале печально знаменитых девяностых, мне пришлось спасаться от нищеты гастролями в немецких университетах, где славистам всего желаннее были мои лекции о современной русской литературе. Тут уж мне пришлось вникнуть в творчество Юрия Полякова основательнее и вполне оценить его буйную метафорическую стихию.