Моя жизнь. Том II

Наступивший 1879 год, по мнению Вагнера, непременно должен был стать годом завершения «Парсифаля». Он считал, что просто не выдержит дольше такого напряжения душевных и физических сил, и непрерывно работал над партитурой, никуда не выезжая вплоть до начала лета.

Стоит ли говорить, что уже заранее было ясно: в 1879 году Байройтский фестиваль вновь не состоится. Представленный Вагнеру отчет «Союза патроната» доказывал, что дефицит не покрыт и средств на новые постановки нет. Статья Вагнера «Хотим ли мы надеяться?»[724]

, написанная в то время для «Байройтских листков», в основном посвящена больному для композитора вопросу взаимоотношения искусства и социальной жизни. На фоне финансового кризиса «байройтского дела» она воспринимается как вопль одинокого художника, отчаявшегося, но все еще из последних сил борющегося за торжество своих принципов, на которое остается лишь надеяться.

В конце лета в Байройт приехал Лист. 28 августа, в день 130-летнего юбилея И. В. Гёте, он исполнил на рояле в библиотеке Ванфрида свою «Фауст-симфонию» для узкого круга избранных приглашенных гостей. Лист вообще славился умением «превращать» рояль в целый оркестр; уезжая, он предложил Вагнеру регулярно устраивать в Ванфриде музыкальные вечера, создав таким образом настоящий музыкальный салон. При этом не было совершенно никакой необходимости приглашать даже камерный оркестр; можно было вполне обойтись одним роялем. Лист хотел тем самым поддержать и ободрить друга; создать «иллюзию фестиваля

». Вагнер и сам временами устраивал музыкальные вечера, но давать их регулярно все же не собирался. Творчество отнимало слишком много сил и времени, чтобы размениваться на что-то еще.

В декабре 1879 года стало совершенно ясно, что здоровье Вагнера подорвано изнурительным трудом и довольно сырым климатом Байройта. Пришлось спешно отправляться в более теплую и благоприятную любимую Италию. А партитура «Парсифаля» все еще не была завершена…

17

На этот раз Вагнер с семьей обосновался под Неаполем, сняв виллу Ангри (Angri), расположенную на холме Посилиппо (Posilippo), знаменитого своими живописнейшими видами, благодаря которым это место еще со времен Древнего Рима было облюбовано для строительства вилл богатых патрициев. 4 января Вагнеры уже въехали в свое новое временное жилище. По счастливой случайности буквально в нескольких минутах ходьбы от виллы Ангри в то время находилась и мастерская талантливого «русского немца» Павла Васильевича Жуковского, о котором мы уже упоминали. Художник черпал вдохновение в прекрасной природе Италии (Жуковский вообще очень много путешествовал по Европе) и делал многочисленные наброски неаполитанских окрестностей. Узнав о том, что его кумир ныне живет совсем рядом с ним, Жуковский посчитал это знаком судьбы. Испытывая вполне естественную робость перед мировой знаменитостью, отличающуюся еще и довольно вздорным непредсказуемым характером (Жуковский был осведомлен об этом Козимой в дни Первого Байройтского фестиваля, когда его личное знакомство с композитором так и не состоялось), 18 января художник появился на пороге виллы Ангри. Но он был приятно удивлен, найдя Вагнера радушным и гостеприимным хозяином. Между ними мгновенно установилось полное взаимопонимание и симпатия. Прощаясь под вечер, Вагнер настаивал, чтобы Жуковский непременно посетил его снова, причем в самое ближайшее время.

Надо сказать, что Вагнеру вообще постоянно требовалось общество друзей и единомышленников. Он никогда не был угрюмым отшельником, обожал принимать гостей и находиться в центре внимания. Вагнер очень быстро очаровывался новым знакомым, максимально приближал его к себе. Но такая мгновенно возникающая симпатия очень часто оборачивалась и столь же быстрым разочарованием. Могучий интеллект Вагнера требовал от «ближайшего круга» наличия соответствующего интеллекта. Такого рода испытание выдержать было под силу далеко не всем. Но в случае с Жуковским, несмотря на то, что их отношения развивались довольно непросто, интуиция не подвела Вагнера: художник оставался рядом с ним до конца его жизни, и вскоре именно он в тесном союзе с композитором начал работать над сценическим воплощением «Парсифаля».

Вагнер сумел по достоинству оценить талант Жуковского. Ровно через месяц он заказал Павлу Васильевичу большой, в человеческий рост, портрет Козимы. Тогда же он проникнулся твердой уверенностью, что Жуковский – это именно тот художник, который способен воплотить для сцены образы «Парсифаля».

Здесь же, на вилле Ангри, Вагнера посетил еще один талантливый молодой человек, начинающий композитор, в то время проходящий обучение в Неаполе. Его звали Энгельберт Хумпердинк[725]. Вскоре, вслед за Вагнером, он отправится в Байройт, станет членом «Канцелярии Нибелунгов», будет переписчиком партитуры «Парсифаля», примет участие в подготовке к его премьере. А в 1889 году, уже после смерти композитора, именно Хумпердинк станет преподавателем композиции юного Зигфрида Вагнера.