Моя жизнь в дороге. Мемуары великой феминистки

Однажды летним утром отец сказал мне, что Лео не приедет, потому что попал в серьезную аварию. Мы поехали в округ Ориндж, где он лежал в больнице, в отделении интенсивной терапии. Отец поговорил с персоналом, и нас пропустили к Лео. Он дышал кислородом через прозрачную маску, его могучее тело было до пояса укрыто простыней, футболки на нем не было. Тогда я впервые увидел его без всегдашнего серого костюма. Он тяжело дышал, по-видимому, изо всех сил, и обильно потел. Вся верхняя часть тела была в ссадинах и ушибах. Но, хотя ему было тяжело, он был спокоен. Думаю, его накачали морфином, и все же мы смогли поговорить с ним. Мы сказали, что приедем к нему завтра утром. Семья уже едет, сказали нам. Жаль, что я не помню всего, что было тогда сказано. Но, наверное, это и не важно. Главное – он знал, что не одинок.

Прежде чем сесть в машину, отец спокойно сказал мне, что Лео не переживет эту ночь. А я уже планировал завтрашний приезд и очень на него разозлился. Мне и так было нелегко, и я вовсе не чувствовал себя храбрым солдатом. Но я знал, что отец прав. Летнее утро вселяло в меня оптимизм – но теперь я получил порцию реализма. Быть может, и во мне начало развиваться уличное чутье?

После смерти Лео отец проработал еще год. Потом у него случилась неприятность, он ненадолго попал в тюрьму, после чего ушел на пенсию… Сам я работал почти тридцать лет. Стал заведующим отделением хирургии и часто, особенно когда вижу драгоценные камни, вспоминаю своего друга Лео.

Интересно, если думать о том, кого любишь, можно стать хоть чуточку похожим на него? Мне нравится эта мысль».

Я написала милому доктору Пиблзу (который в память об отце просил называть его Ларри) ответное письмо и сердечно поблагодарила его. Я наконец узнала, что перед смертью рядом с отцом было двое близких ему людей. Когда я объяснила ему, что опоздала (он этого не знал), он ответил, что спустя несколько лет он и сам опоздал на встречу с отцом в его последний час. И еще, по его словам, отец «похоже, принял свою судьбу – как человек, проделавший славный путь».

Мы оба понимали, что утешаем друг друга.

Если верно то, что каждому из нас суждено пройти полный цикл развития человеческих качеств, значит, нужно следовать в том направлении, где мы еще не были.

Horreur du domicile — «боязнь оседлости», – от которой страдал мой отец, настолько распространена среди мужчин, что еще Бодлер назвал ее «La Grande Maladie» («Великий недуг»). Отец вырос в квартире, где за стол садились по расписанию, а единственным звуком было тиканье часов на камине. Психолог Роберт Зейденберг, работавший с женщинами из подобных семей, где ничего не происходит, назвал подобное явление «травмой бессобытийности». Думаю, мой отец тоже перенес ее в детстве. Вот почему во взрослой жизни его маятник качнулся в противоположную сторону.

Разумеется, немалую роль в этом сыграла и его «донкихотская» натура, а также природный оптимизм и тяга к излишествам. И все же я сомневаюсь, что он избрал бы для себя столь рискованный образ жизни, если бы не попытка убежать от рутины и однообразия.