Моя жизнь в дороге. Мемуары великой феминистки

Моя мама по натуре тоже была искательницей приключений. Ее поведение было своего рода бунтом против собственной матери, которая считала, что для того, чтобы две ее дочери прилично себя вели, нужно внушить им чувство вины. И еще – это был бунт против церкви, настолько строгой, что она запрещала даже танцы. Мама рассказывала, как переодевалась в отцовский костюм, чтобы играть в баскетбол в то время, когда среди девочек это было не принято, и раньше всех в своем квартале научилась водить машину. Потом она заработала себе на обучение в университете, занимаясь вышивкой для магазина дорогого постельного белья и обучая детей счету. В студенческом общежитии она познакомилась с моим безбашенным отцом – парнем из состоятельной еврейской семьи. С ним ей было весело, и он был мечтателем – полной противоположностью ее строгой, не умеющей прощать матери и отца-железнодорожника, которого вечно не было дома. Она полюбила отца за беззаботность, а взамен получила одни только тревоги и волнения.

И мать, и отец заплатили высокую цену за то, что бросили вызов правилам. Но отец хотя бы сам выбрал свой путь. Он так и не осуществил мечты, но мама не смогла сделать и нескольких шагов на пути к исполнению своих.

В глубине души я знаю, что, если бы меня поставили перед выбором между постоянством и переменами, домом и дорогой, между оседлостью и кочевничеством, – я бы тоже выбрала дорогу.

Иногда я гадаю про себя, не проезжаю ли по тем же улицам и дорогам, по которым когда-то ездил мой отец. Быть может, его дух незримо присутствует в тех же городах, что я встречаю на своем пути, и в придорожных закусочных, или в черных лентах шоссе, поблескивающих после ночного дождя, словно мы – образы на выцветших от времени фотографиях.

Мы такие разные, но во многом так похожи.

С партнером по выступлениям Флоринс Кеннеди на студенческом мероприятии в 1970-х. Из личного архива Глории Стайнем

Глава II. Круги совета

Видя перед глазами пример отца, неприкаянного бродяги, я твердо решила стать полной его противоположностью. Я была уверена, что после моего своеобразного детства во взрослой жизни у меня будут постоянная работа, собственный дом и один отпуск в год. Пожалуй, я стремилась к этой жизни больше, чем те, кто вырос в подобной реальности. И хотя я уже готова была повесить себе на лоб табличку «ищу дом», все же решила, что настоящий дом подождет до того момента, когда у меня будут муж и дети. Эта участь казалась мне одновременно неизбежной и немыслимой: даже в кино я ни разу не видела, чтобы жена отправилась в отпуск в одиночку. Брак всегда был «счастливым концом» истории, а не ее началом. На дворе стояли 1950-е, и в моей голове перепутались понятия «зрелость» и «оседлость».

Я готова была провести два года в Индии, куда отправилась сразу после колледжа – чтобы избежать помолвки с хорошим, но «не тем» человеком, – лишь бы доказать самой себе, что одиночные путешествия, избранные моим отцом, были не единственным вариантом. Ведь на свете существовали и совместные поездки, и это было одновременно ново и старо как мир.

I

В первое время в Нью-Дели мне не хватало «поездок мемсаиб»[14] – в собственном автомобиле и с водителем; казалось, это могут позволить себе все местные чиновники и туристы. Я не могла себе представить иного способа передвижения по улицам, полным запряженных быками повозок, мотоциклов, похожих на шмелей черно-желтых такси, стаек велосипедистов, отбившихся от стада одиноких коров, древних автобусов, набитых пассажирами изнутри и облепленных «зайцами» снаружи, и пешеходов, продававших на остановках еду и безделушки.

Лишь спустя два месяца обучения в женском колледже Миранда Хаус при Университете Дели, где милосердные однокурсницы научили меня, чудну́ю иностранку, носить сари и ездить в автобусе, я поняла, что в автомобиле я не смогла бы в полной мере прочувствовать Индию.

Не увидела бы, как женщины высовываются из окон автобусов, чтобы купить жасминовые цепочки для волос; или как невероятно терпеливы мужчины и женщины к плачущим маленьким детям; или как друзья-мужчины неосознанно сцепляют пальцы во время разговора; или как тощие ребятишки в залатанной школьной форме нараспев повторяют записи из тетрадок. Я не услышала бы споров о политике на индийском английском, который служит связующим звеном между носителями четырнадцати местных языков; не увидела бы бесчисленного множества газет, которые читают индийцы. Не узнала бы, как нелегко обычному жителю Индии элементарно попасть на работу и что мои подруги везде ходят группками, чтобы уберечься от сексуального домогательства. Я ни за что не разделяла бы спокойствия толпы, если бы знала, что это признак чрезвычайной ситуации.

Я так и не покаталась в повозке-тонге, которую тянули тощие велосипедисты. Друзья уверяли меня, что они остались от прежних времен, когда «тягловой силой» были босоногие бегуны. После обретения Индией независимости они были объявлены вне закона, хотя до сих пор встречаются в самых бедных районах.