Мойры сплели свои нити

– Мне звонил начальник полиции Чурилова майор Арефьев. Топор они мне привезли. Он у меня. Как сказал майор, на рукоятке топора отпечатки пальцев психически больного брата потерпевшей.

– Они его обвиняют в убийстве. А мы с полковником Борщовым сильно сомневаемся, – сказала Катя.

– И правильно делаете. Потому что на обухе топора нет вообще никаких отпечатков пальцев. – Сиваков хмыкнул. – А при способе обезглавливания, который я вам описал, когда убийца надавливал на лезвие, на обух – пальчики там должны остаться. Братца – если это он пилил. Но следов нет. Отсюда выводы: или убийца не тот и он использовал резиновые перчатки, или ненормальный стер свои отпечатки с обуха, однако оставил на рукоятке. Что тоже в принципе не исключено: больной разум вне всякой логики.

Катя слушала Сивакова и думала: и здесь все призрачно, иллюзорно. Даже в такой области, как судмедэкспертиза. Факты можно повернуть и так и эдак. А выводы разные. Противоречивые.

Гектор внимал их беседе и о чем-то думал.

В машине, когда они покинули квартиру Кати, он объявил:

– Мы на перепутье. В неопределенности. Я все прикидываю – кто, кроме Гарифы, мог располагать сведениями о ее дружке Алике? Полина. Она мертва. Пяткин – он нам вывалил кучу сведений, и все оказалось либо враньем – он нас намеренно запутывал с Надеждой Ладовской из администрации, – либо сам заблуждался. Кто у нас остается?

– Лариса Филатова. – Катя вздохнула. – Выбор невелик.

– Мы отправимся в Пески, а потом вернемся в Чурилов, – решил Гектор. – В прошлую нашу беседу дамочка и половины правды нам не открыла. Я на нее наеду. Катенька, только ты не вмешивайся и не удерживай меня. Потому что при политесе мы от Ифигении… как ты ее назвала, дочери убийцы, ни черта не узнаем. Так что я на нее наеду. Ты уж потерпи мои финты. Корифею Сивакову и так про меня ужасы рассказывают – мол, какая жестокая дрянь бывший элитный спецагент. Ну, значит, играю в своем репертуаре. Надо поддержать репутацию.

– Гек, прекрати. Ты мне обещал на обратном пути поспать немного. Тебе необходимо сейчас. – Катя коснулась его, усмиряя. – Насчет Ифигении в Песках – неизвестно еще, дома ли она.

– Дамочка отпрашивалась с дежурства на два дня. Если она не убивала Гарифу Медозову, а действительно занедужила, то вряд ли вечером куда-то сорвется. Ей работать завтра сутки. А если она орудовала топором на улице Октябрьской, то… тем более она сейчас дома. Ей же надо поддержать легенду о своем плохом самочувствии. Ифигения сидит в Песках, Катя… Не сомневайся. Насчет поспать – принято, твое слово закон.

Он притормозил на обочине, и Катя с опаской снова заняла место за рулем «Гелендвагена». Гектор пересел на пассажирское сиденье. Откинулся на подголовник и закрыл глаза. Только Катя всю дорогу гадала, спит ли он на самом деле…

До Песков добрались в пепельных августовских сумерках. Остановились возле дома Ларисы Филатовой. «Гелендваген» был слишком приметным – во дворе парковались лишь машины жильцов хрущевки. Гектор – он пробудился, потянулся всем телом и моментально указал Кате на белую «Киа». Машина Ларисы Филатовой. Похожее авто заметили чуриловские лихачи-подростки, подрезавшие Гарифу, правда, был еще и внедорожник…

Гектор и Катя вышли из машины, не подозревая, что Лариса Филатова наблюдает за ними из окна сквозь задернутый тюль.

Она думала о жертве.

В том, что эти двое вернутся, она даже не сомневалась.

Она вспоминала момент в своей жизни, когда испытала острое желание… нет, потребность, необходимость пожертвовать… принести жертву…

Та душная летняя ночь пятнадцать лет назад. Арт-фестиваль в самом разгаре, палатки, молодежь.

Аглая поет и аккомпанирует себе на гитаре – Мерещится то ли большая, то ли малая Медведица[10]… Слова известнейшего рок-хита «Мумий Тролля» звучат в ее интерпретации особо – пронзительно и нежно.

Аромат нагретой полыни…

Стрекот ночных цикад…

Лариса смотрит на девочку-подростка с гитарой. И на Ивана Мосина – своего первого и единственного пока что за столько лет мужчину. Они пришли вместе на тусовку на Змеиный луг. А он не сводит с поющей Аглаи глаз – на его лице чисто мужское восхищение. И еще нечто… Лариса знает, о чем он думает. Так когда-то он глядел и на нее. Но ей теперь двадцать четыре года. Она сильно поправилась, раздобрела, обабилась. И она беременна от него.

Да, именно в тот жаркий день накануне ночи на Змеином лугу она все узнала про себя точно – она забеременела.

Денег на аборт у нее нет…

В свете луны и костров Лариса видит, как Иван подходит к Аглае и что-то говорит ей, улыбаясь. Хвалит ее голос и манеру исполнения песни. Льстит ей. Он взрослый мужчина и умеет обходиться с женским полом, Лариса знает по себе. Аглая откладывает в сторону гитару – все равно все танцуют на Змеином лугу и ее некому слушать. Лариса видит, как Иван протягивает ей руку, кланяется и щелкает каблуками стоптанных ботинок, шутливо приглашая на танец, а она смеется, качает головой, но он настойчив.

Он слегка пьян…