Молчаливый полет

От характеристики оригинальных стихотворений «Рождения родины» лучше воздержаться, тем более что Тарловский прекрасно осознавал, какая участь ожидает его по выходе этого сборника. Он приложил некоторые усилия, чтобы сделать свое детище более… человечным. В письме в Гослитиздат от 15 января 1935, униженно прося расширить сборник на пять стихотворений, он резюмирует: «Эти вещи необходимы в моей книге, потому что без них центр тяжести сместится в сторону имеющихся в ней переводов, а это мне невыгодно как самостоятельному автору, и я этого, наконец, просто не хочу. Пусть это несколько “трудные” вещи, но они нужны, потому что без них книга станет слишком легковесной, отчасти даже газетной, а для автора с таким литературным прошлым, как мое, это — зарез, это чревато обвинением в приспособленчестве. Моя книга целиком составлена из вещей, написанных на общественно-политические темы. Это сделано сознательно. Но известно, какие книги выпускал я раньше. Пусть же читатель видит, что ломка во мне идет органическая, а не приспособленческая, пусть видит, что на такие темы, где, к сожалению, до сих пор царит еще газетный шаблон, я пишу не шаблонно, что этими темами я овладеваю не по линии наименьшего сопротивления. А для того, чтоб он это видел, надо включить в книгу прилагаемые здесь стихи, и об этом я прошу»[317].

Всё правильно. Всё он понимал, даже если переоценивал роль, которую могли сыграть в сборнике так и не включенные в него пять стихотворений. Всё понимали и его адресаты — ответственный редактор сборника тов. Сурков, политредактор Госиздата тов. Румянцева, уполномоченный Главлита при Гослитиздате тов. И.М. Рубановский. «Зарез», наступивший для поэта Марка Тарловского с «Рождением родины», был куда страшнее того, которого он боялся.

*

Летом 1935 Тарловский предложил редакции журнала «Красная новь» поэму «Веселый странник» — стихотворные мемуары об Эдуарде Багрицком. Рукопись вернули, для приличия предложили доработать. 8 октября 1935, перед очередной командировкой в Алма-Ату, Тарловский сдал доработанный вариант, сопроводив его письмом, в котором, кстати, писал следующее: «В моей “воспоминательной поэме” взаимодействуют вообще два начала — ирония и пафос. Между этими началами в поэме, по-моему, установлено равновесие. Ирония спасала меня от чрезмерного возвеличивания персонажей (главным образом, окружавших Багрицкого), а пафос, наоборот, — от чрезмерного снижения этих персонажей (главным образом, самого Багрицкого). Всем, когда-либо читавшим мои стихи (а вы их читали), должно быть известно, что это взаимодействие между пафосом и иронией вообще присуще почти каждой моей работе. Поэтому пусть не смущается тов. Митрофанов наличием этой особенности в моей поэме, наоборот, — пусть он видит в этом ее достоинство»[318]. Судя по тому, что поэма осталась неизданной тов. Митрофанов А.Г. (1899–1951), консультант «Красной нови», смущаться не перестал.

По возвращении из Алма-Аты, 28 ноября 1935 Тарловский подал заявку на новый сборник стихотворений «Борение иронии» (состав см. в Приложении), включив в него и «Веселого странника». 13 из 45 стихотворений, обозначены в составе, либо не сохранились, либо не поддаются идентификации. Но если судить по остальным стихотворениям, можно не сомневаться: будь сборник поставлен в план, он мог бы вернуть Тарловскому-поэту доброе имя. Именно по этой причине план обошелся без Тарловского. Ироническому саду уже давно было не до него.

Наконец, 23 ноября 1938 Тарловский предложил Госиздату авторскую книгу, посвященную «Слову о полку Игореве» (с предисловием А.С. Орлова). Книга включала введение, стихи о «Слове о полку Игореве», статью о Баяне и Джамбуле (!), статью личности автора поэмы, стихотворный перевод-пересказ с предисловием, комментарий. Заявка не прошла, хотя перевод все-таки был опубликован полностью в том же году. Более Тарловский собственных проектов не предлагал.

*

В целом судьба переводного наследия Тарловского мало чем отличается о той, что постигла его оригинальное творчество: вышло в свет несравнимо меньше того, что было сделано, и большинстве своем не то, что выдерживает проверку временем. Судьба следовала правилу — под копирку: старайся не старайся — всё равно ничего не издашь. Множество авторов, дошедших до русского читателя в переводах Тарловского, ныне кануло в Лету вместе с эпохой, к которой принадлежало. И все-таки об одном из них, чье имя стало нарицательным для метода поточно перевода «великой и многонациональной», нужно сказать особо.