Мольер

Значит, теперь быть актером не так позорно, как в те времена, когда — по легенде — Луи Крессе водил в театр Жана-Батиста. Этот указ, однако, не появился бы, если бы кардинал не был драматургом-любителем, если бы он не велел единственно по этой причине устроить причудливое театральное помещение в Пале-Рояле. Но все это только видимость. На деле хорошее общество и особенно церковь продолжают относиться к актерам как к прокаженным — или немногим лучше. Жан II Поклен, надо отметить справедливости ради, — вовсе не тот тупой и упрямый буржуа, каким его легко представить. У этого дважды вдовца нет иного развлечения, кроме наживания денег, чем он и занимается. Но он по доброй воле (или почти по доброй воле) выплачивает 630 ливров Жану-Батисту; то, что он ставит условием такой помощи отказ от права на должность, в порядке вещей. Раз его сын не хочет оставаться в деле, пусть все будет договорено до конца, пусть он решает свою судьбу, отдавая себе полный отчет в последствиях этого шага. Жан II человек простой. И все же он не может не понимать, что театр начинает завоевывать себе место в обществе, и не догадываться (поскольку он существо прозаическое), что на подмостках теперь можно зарабатывать деньги. Ему досадно, что Жан-Батист не нашел лучшего применения полученному образованию, пренебрег судейской карьерой, которая перед ним открывалась. Но он смутно, может быть, полубессознательно, чувствует, что его сыну суждено что-то более возвышенное, чем шапочка адвоката. Пусть уж лучше мальчик очертя голову предается своим мечтам и безумствам молодости, чем влачит дни в напрасных сожалениях. У Жана II Поклена больше доброты и проницательности, чем можно подумать. Доказательством тому — нежность, которую Мольер всегда к нему питал, и поддержка, которую он так деликатно оказал отцу под конец его жизни.

РОЖДЕНИЕ БЛИСТАТЕЛЬНОГО ТЕАТРА

Первые шаги Мольера на сцене не оставили следов. «Эломир-ипохондрик», однако, сообщает две важные подробности, из которых одна весьма правдоподобна, к другой же следует подходить с осторожностью.

«У Скарамуша он бывает всякий день.Всё повторить за ним то эдак, то иначеУ зеркала спешит, и гогоча, и плача,Проделывая все гримасы раз до ста,

Великий ученик великого шута».[51]

В 1640 году не существует Консерватории драматического искусства, где будущий актер мог бы изучать сценическую технику и с самого начала выбрать амплуа, соответствующее его данным. На фронтисписе памфлета Ле Буланже де Шалюссе изображен юный Мольер с зеркалом в руке, усердно копирующий мимику Фиорилли (по прозвищу Скарамуш). А Скарамуш грозит ученику чем-то вроде многохвостой плетки. Вполне возможно, что Мольер, сгорая желанием оказаться на подмостках и, вероятно, отвергнутый профессиональными труппами, взял несколько уроков у знаменитого итальянца. Во всяком случае, примечательно, что он инстинктивно выбрал себе в наставники не трагика, а фарсового актера, забавлявшего простой народ.

По можно ли верить Шалюссе, когда он заявляет:

«Ты снова умолял Бари тебя принятьИ жаловался мне, что не попал опять.И все смеялись мы, и, помню я, в то времяТы «пожирателем гадюк» был прозван всеми.

Ты был уверен в том, что номер твой хорош,Но не было в тебе рассудка ни на грош,И фокуснику ты навязывал услуги,А мы назвать могли шесть вдов у нас в округеНаемных удальцов в таком же амплуа».[52]