Молодежь и ГПУ (Жизнь и борьба советской молодежи)

— А потому, динамовцам теперь не до состязаний!

— И что это ты брешешь, Пашка? И откудова тебе знать? От горшка два вершка, а поди, как знает все!

Паша лукаво усмехнулась.

— Да ты не фырчи, Ильинский. Значит, знаю, если говорю.

— Да ты не тяни кота за хвост, Пашка. Говори толком, коли знаешь.

Комсомолка искоса опасливо оглянулась на стоявшего в сторони инструктора Осоавиахима, Александрова, типичного партийного активиста, и, понизив голос, ответила:

— Забастовки помнишь?

Недавние забастовки нескольких заводов из-за снятие со снабжение членов семей помнили мы все. Забастовки эти были сейчас же прекращены самими рабочими, получившими сейчас же полное удовлетворение своих требований.

— Помню. Ну, так что?

— Ну и ну. Докопыриваются до зачинщиков. Теперь пойдут вылавливать, кого нужно.

Ильинский нахмурился и промолчал, задумчиво наворачивая тряпку на шомпол.

— Ну и что? — спросил он уже тихим голосом.

— Да ничего. Сам понимаешь, небось. Не маленький! Мобилизация всех сил. Теперь им не до стрельб… Другие мишени…

К нам подходил Александров. Все замолкли, и старик-слесарь со злобой нажал на неподдававшийся шомпол.

* * *

Вечером я позвонил в штаб ВОХР. Там пошли узнать и через минуту дежурный по штабу ответил:

— Ничего, товарищ Солоневич, нельзя сделать. Уж придется вам обойтиться пока без наших стрелков. Этые дни есть специальная работа оперативного характера.

О подробностях я, конечно, не спрашивал.

* * *

В последние недели от вокзала по городу растекались одиночками и группами оборванные, худые, истощенные фигуры украинских крестьян, приехавших со своих черноземных полей сюда за хлебом. Они ходили по улицам, стучали в окна и просили: «хоть шматочек хлеба». И эти «шматочки» давали. Я не видел случая, чтобы такого крестьянина отогнали от окна. Давали не от излишков своих: отрывали от своего полуголодного пайка — то картошку, то луковку, то горсть крупы, то корочку хлеба. Было страшно и трогательно видеть худые участливые лица рабочих, хмуро расспрашивающих крестьян о жизни украинских сел. И этот кусок хлеба казался не подаянием, а братской помощью. Члены «четвертого интернационала» (гимн «четвертого интернационала» звучит так: «Я голодный!») проявляли свою солидарность…

Те из крестьян, у кого уже не было сил ходить по дворам и улицам, пробирались к мусорным ящикам и оттуда выгребали пищевые отбросы. Эти обессилевшие люди назывались среди коренного население города полным больной иронии термином — «санитарная комиссия». И обычно члены этих «санитарных комиссий», добравшись до далекого от изобилие советского мусорного ящика, уже не отходили от него живыми. Отвыкшие от пищи желудки не выдерживали качества советских объедков и отбросов.

И их тела-скелеты обычно по несколько дней лежали по дворам, пока не являлась подвода и не увозила их в братскую яму. Из человеческих костей строился «фундамент здание социализма»…

Постоянно мотаясь по всему узлу и городу, я успел втихомолку сделать несколько снимков с этих страшных картин. Снимки эти были с нами во время второго побега.

Мы не успели переправить их вовремя за-границу, и так как, с точки зрение ГПУ, такие снимки были абсолютно достаточным материалом для расстрела, то во время побега они были помещены в самом безопасном месте.

Этим местом считался у нас задний карман Юриных трусиков — не брюк, а трусиков.

«Пока-де там что — меня будут обыскивать последним. На крайний случай я даже съем их», — уверенно говорил Юра, когда мы обсуждали возможности провала. Мы не учли одного, что после ареста нас могут заковать в ручные кандалы. И я видел потом, как бледен был Юра, когда наручники связали кисти его рук, и он не мог добраться до своего кармана…

Но когда нас по ленинградским улицам везли на Шпалерную в ДПЗ, он улыбался.

— Олл райт, — коротко ответил он на тихий вопрос о снимках.

Уже потом, когда мы после приговора сидели в пересыльной тюрьме, Юра сообщил, как ценой мучительного напряжение и выворачивание рук он все же ухитрился достать эти снимки из кармана и опустить их…..

— Куда? В уборную?..

Похудевшее, осунувшееся лицо Юры, такое странное без обычной взлохмаченной копны черных волос, осклабилось.

— В уборную? Ну, нет… Какой-нибудь путевой сторож найдет, и что дальше? Сдаст по начальству. И там долго ли догадаться? Я их засунул за окно вагона — туда, где будут опущены вторые зимние рамы. Выцарапай-ка их оттуда!..

Так, роковой вагон No. 13 и до сих пор ездит с этими фотографиями трупов украинских мужиков, несколько миллионов которых погибло во время очередного советского голода 1933 года…

* * *

Немного дней спустя, когда выяснилось, что, действительно, состязание откладываются, ибо ГПУ занято арестами «бунтовщиков», я был послан на станцию Куракино для фотосъемки какого-то изобретения путевого сторожа.

Скоро на станцию пришел товаро-пассажирский поезд, тот самый «максимка», с медлительностью которого связано столько юмористических рассказов и неприличных анекдотов.