Молодежь и ГПУ (Жизнь и борьба советской молодежи)

Был яркий, почти летний день. Поезд должен был стоять 12 минут; платформа наполнилась ободранным советским людом из вагонов 4 класса. Кипятку не было, и станционный кран был мигом облеплен черной толпой жаждущих.

Из здание вокзала вышел патруль охраны и зашагал к головному вагону. В числе стрелков патруля я узнал Закушняка и Ямпольского.

— Куда это ребата? Кого ловите?

Закушняк, стройный молодой парень из провинциальных рабочих, как-то передернул плечами.

— Да вот, на облаве…

— Ну, я вижу… А на кого?

— Да, вот, бегунков, которые на Москву прутся, вылавливаем.

Патруль прошел вперед. Незаметно для них я пошел сзади.

Дойдя до переднего вагона, стрелки разделились.

Трое вошло в вагон, а остальные разместились по сторонам. Через несколько минут из вагона была высажена какая-то семья: старуха, крепкая, кряжистая, с каким-то восковым пергаментным лицом, молодой крестьянин и двое ребятишек 7–8 лет. Не обращая внимание на их жалобы и мольбы и на посыпавшиеся со всех сторон вопросы, патруль повел задержанных в станционный сарай, где один остался на страже.

Потом остальные стрелки так же медленно, молчаливо и мрачно пошли в следующий вагон.

К моменту отправление поезда вагона три-четыре было «очищено» от крестьян. Зная, что через полчаса вслед за «максимкой» идет скорый, я решил остаться, чтобы посмотреть, что будет со снятыми с поезда крестьянами.

В станционном сарае после отхода поезда выловленных оказалось человек двенадцать. В их числе было две женщины и трое ребятишек. Изможденные, оборванные и молчаливые, они понуро сидели на цементе и, видимо, ничто уже не могло вывести их из отупения.

Через несколько минут подошел уполномоченный ДТОГПУ[45].

Он тоже молча оглядел крестьян и отрывисто спросил:

— Откуда?

Старуха медленно подняла голову.

— С пид Золотоноши, сыночку.

— А какого черта сюда притопали?

Старуха удивленно подняла голову, с плохо скрытым недоброжелательством посмотрела на откормленное лицо чекиста и тихо ответила:

— А куды-ж податься? Хиба-ж так умирати, як скотина? Мабудь вси вже поумиралы в сели. Мы и пиихалы хлиба шукаты…

— От, дура! Да разве-ж здесь хлеба больше?

— А я знаю? — устало и тихо ответила старуха, опять уронив голову. — Нам вже все ровно.

Крестьянин помоложе обратился к уполномоченному, и в его голосе прозвучала нотка надежды.

— А може нас в турму загонять?

— Ну, вот еще! Возиться, да кормить вас! Идите, куда хотите, только на поезд не цепляйтесь.

— Так куда-ж нам идти? — удивленно спросила старуха.

— А мое какое дело? На все четыре стороны. Ну, пойдем, товарищи, — сказал он стрелкам, и все вышли. Закушняк задержался и, выходя последним, сунул старухе два рубля.

— Спасибо, сыночек… А може хлиб е?

— Уж не знаю, бабушка. Ежели достану — принесу.

— Сыночек, сыночек, — с внезапным припадком отчаяние вскрикнула старуха, судорожно схватив его за полу шинели. — Куды-ж нам податься?

— Да вот, идите в деревню. Вот там, версты с две, деревня есть. Может, там покормят…

И осторожно высвободив край шинели из костлявых пальцев старухи, стрелок торопливо вышел из сарая.

Несколько шагов мы шли молча.

— Слушай, Закушняк, куда-ж им деться, в самом деле?

Стрелок повернул ко мне свое искаженное мучительной усмешкой лица

— Куда? А я знаю? Тут все деревни, почитай, переполнены. Самим есть-то почти ни хрена нет. Куда-ж кормить? Может, что и дадут, только навряд что.

— А чего в тюрьму словно просились?

— Да вот, видишь, при ихней жизни им и тюрьма вроде дома кажется. После украинских сел — все раем будет. Думают — паек им давать будут… Разве-ж они знают, что в тюрьмах деется? Да потом, разве-ж тюрем да пайков хватит на такую голодную ораву? Эх, да и так все, почитай, можно считать, в тюрьме сидим… А мы вот, видишь, вроде как тюремщики. Чертова служба!…

Он со злобой перекинул винтовку через плечо и исчез в дверях станции.

К перрону, блестя зеркальными стеклами вагона-ресторана, подходил скорый поезд.

На службе России

По законам административной, ссылки я не имел права выезжать из Орла. Но работать на железке и не соблазниться возможностью стрельнуть в Москву — было «сверх сил». И изредка я ухитрялся на сутки съездить в Москву и повидать там родных и друзей…

В один из таких, «украденных у ОГПУ», дней, когда я направлялся на Курский вокзал, меня вывел из задумчивости шум тормазов останавливающейся сбоку машины. Привычная реакция «нелегального» потянула меня нырнуть в калитку. Но не успел я затеряться в толпе прохожих, как сзади раздался радостный возглас.

— Дядя Боб… Куда это вы?

Я обернулся. Из автомобиля выскочил какой-то моряк и расталкивая толпу, бросился ко мне. Через несколько секунд я был в объятиях Володи.

— Ах, черт, — восклицал он, сияя. — Едва успел!… Ну и повезло же мне узнать вас, дядя Боб… Ну, давайте: еще разик обнимемся…

Володя был в форме командира флота, с тремя нашивками. Он немного вырос и окреп, но по-прежнему был строен и прям. Его когда-то розовое юношеское лицо теперь приобрело какую-то неопределимую на словах мужественность взрослого человека.

— Да вы, Володя, прямо как с картинки сорвались… Красота и четыре грации…