Молодой Сталин

31 августа заместитель прокурора написал бакинскому градоначальнику: “Арестант Иосиф Виссарионович Джугашвили возбудил ходатайство о разрешении… вступить в законный брак с проживающей в г. Баку Стефанией Леонардовной Петровской… Прошу Ваше высокоблагородие уведомить меня, не встречается ли с Вашей стороны каких-либо препятствий на удовлетворение помянутого ходатайства Джугашвили”. То ли из-за бумажных проволочек, то ли из-за бюрократической ошибки, то ли вследствие злого умысла начальник Баиловской тюрьмы получил ответ только 23 сентября: “Г-н градоночальник разрешил содержащемуся под стражей Иосифу Виссарионовичу Джугашвили обвенчаться с проживающей в г. Баку Стефанией Леонардовной Перовской… Об этом канцелярия уведомляет… для сведения и объявления Джугашвили”. Венчание должно было состояться в тюремной церкви в присутствии градоначальника.

Когда тюремщики принесли это радостное известие в камеру Сталина, его там уже не было: в тот самый день, 23 сентября 1910 года, Иосиф Джугашвили был отправлен в Вологодскую губернию. В конце октября он вновь оказался в Сольвычегодске. Он не женился на своей невесте и гражданской супруге – более того, он никогда больше ее не видел¹

.

За время отсутствия Сталина Сольвычегодск[139]

не изменился к лучшему. Ссыльных здесь стало меньше, а режим, соблюдаемый злосчастным Береговым Петушком, ужесточился. Делать здесь стало совсем нечего. Мы не знаем, думал ли Сталин о своей бакинской невесте, но уныние ссылки он решил скрасить новыми похождениями. Результатом стал еще один позабытый полуофициальный брак и рождение незаконнорожденного сына.

“Плохо живут в нашем Сольвычегодске, – писала 22-летняя ссыльная Серафима Хорошенина, образованная дочь учителя из Пермской губернии. – Полицейские условия довольно сносные, но ссыльные не живут, они умерли. Живет каждый по себе… Сойдясь, не находят разговоров. <…> Даже совместных развлечений нет, и ссыльные топят тоску в вине”. Она могла бы добавить, что наряду со склоками и пьянством ссыльным оставалось только предаваться разврату. После Второй мировой войны, обсуждая с британским послом сексуальный скандал в дипломатических кругах, Сталин смеялся и говорил со знанием дела: “Такими вещами занимаются от скуки”.

Сначала он поселился в доме Григоровых. Там у него начался роман с Серафимой Хорошениной. Они стали жить вместе в доме молодой вдовы Марии Кузаковой.

Сталин не единственный находил утешение в любовных подвигах. Он много общался с колоритным меньшевиком, всегда одетым в белый костюм, неким Лежневым, “переведенным к нам из Вологды” за то, что им “увлеклась жена прокурора”, вспоминал товарищ Сталина по ссылке Иван Голубев. “Он начнет рассказывать о своих похождениях в Вологде, удержаться от смеха нельзя. Тов. Сталин… хохотал до упаду”.

Но, хотя Сосо и кутил в доме у Кузаковой, на уме у него было другое. В нем жила садоводческая жилка, и в Сольвычегодске он сажал сосны. Кроме того, он запоем читал – книги по истории и романы, в том числе Льва Толстого – он не переносил его политических взглядов, но обожал его художественную прозу. Впрочем, вскоре он уже не чаял поскорее бежать, смертельно скучал и мечтал узнать о том, как идут дела у Ленина.

10 декабря Сталин получил письмо от Большевистского центра. В ответном письме он передавал “горячий привет Ленину”, чью линию считал “единственно правильной” в борьбе с “мусором ликвидаторства”. Блок Троцкого Сталин называл “тухлой беспринципностью”, а о Ленине писал, что “он мужик умный и знает, где раки зимуют”. Но “очередной задачей, не терпящей отлагательства” Сталин считал “организацию центральной (русской) группы, объединяющей нелегальную, полулегальную и легальную работу… Назовите ее как хотите… это безразлично. Но такая группа нужна как воздух, как хлеб. <…> С этого, по-моему, и пойдет дело возрождения партийности”. О себе он писал: “Мне остается шесть месяцев. По окончании срока я весь к услугам. Если нужда в работниках в самом деле острая, то я могу сняться немедленно”. Он был готов к побегу, но для этого нужны были деньги.

Ленин, видя, что эсдеки в России терпят крах, попробовал в последний раз помириться с меньшевиками. Сталин – наполовину примиренец, наполовину ленинец – согласился с этим. Когда из обхаживания меньшевиков ничего не вышло, Ленин вернулся к привычному состоянию яростной вражды.

Сосо “в бобровой шапке” председательствовал на тайных собраниях семерых ссыльных. Собрания проходили на голубятне. Он “заразительно смеялся своим изумительным горным голосом, – вспоминает Иван Голубев. – <…> Но не выносил подхалимов”. Однажды он признался: “Мы до самой революции будем нелегальными, чтобы стать легальным, надо спуститься до обывателя”. А Сталин не хотел быть “обывателем”. Среди обывателей никто не пожелал бы терпеть его странности, но в революционном подполье (и позже в окружении советского лидера, где царили идиосинкразия, паранойя, скрытность) эти странности превращались в добродетели “рыцаря Грааля”.