Молодой Сталин

“У нас здесь душно без дела, буквально задыхаюсь”, – писал Сталин 21 января 1911 года московскому товарищу, которого приветствовал так: “Пишет Вам кавказец Сосо – помните, в четвертом году в Тифлисе и Баку”. Скука сводила его с ума. Он бредил побегом. Негодуя на эмигрантов, тративших время на ссоры, он неприязненно отозвался об обеих сторонах: “О заграничной “буре в стакане”, конечно, слышали: блоки Ленина – Плеханова с одной стороны и Троцкого – Мартова – Богданова с другой. Отношение рабочих к первому блоку, насколько я знаю, благоприятное. Но вообще на заграницу рабочие начинают смотреть пренебрежительно…”

Об этой вспышке скоро узнал Ленин. Он был недоволен. В то время он руководил партийной школой в Лонжюмо, под Парижем. В эту школу он пригласил Орджоникидзе, и Серго там расхваливал своего друга Сталина. Однажды Ленин и Серго гуляли по бульвару.

– Вам, Серго, знакомо выражение “заграничная буря в стакане воды”?

– Владимир Ильич, – ответил Серго, понявший, что Ленин каким-то образом проведал о письме Сталина, – Коба наш товарищ! Меня с ним многое связывает.

– Как же, знаю, – сказал Ленин. – У меня самого хорошие воспоминания о нем… Только революция еще не победила и не дала нам права ставить над интересами дела личные симпатии… Говорите, “Коба наш товарищ”, дескать, большевик, не перемахнет. А что непоследователен, на это закрываете глаза? Нигилистические шуточки о “буре в стакане” выдают незрелость Кобы как марксиста.

Ленин послал Сталину предупредительный сигнал – но вскоре простил “кавказца Сосо”. Через некоторое время меньшевик Уратадзе рассказал Ленину о том, как Сталина исключили из партии в Баку. Ленин только посмеялся: “Не стоит придавать большое значение таким вещам”. Тогда Уратадзе рассказал о сталинской жестокости, участии в разбое. “Именно такой человек мне и нужен”, – ответил Ленин.

В Сольвычегодск прислали деньги на побег – семьдесят рублей. Но эти деньги у Сталина почти сразу украли. Их послали переводом в Вологду ссыльному студенту по фамилии Иванян. Передавать деньги через третье лицо – вполне обычная практика тех лет: в противном случае получатель потерял бы казенное содержание. Но всегда был риск, что деньги украдут.

Где-то в январе-феврале Сталин сообщил, что ему необходимо посетить врача. Это был повод попасть в главный город губернии. Он собирался зайти к Иваняну, забрать деньги и уехать поездом в Петербург. Но у студента были другие планы. Когда Сталин добрался до Вологды, Иванян отправил его к другому ссыльному – графу Алексею Дорреру. Как писал Сталин, “денег этих мне не передал т. Иванян, а показал лишь телеграмму о присылке для меня указанной суммы (в телеграмме было вытравлено несколько слов), причем т. Иванян не мог объяснить ни “пропажу” денег, ни факт вытравления из телеграммы нескольких слов”.

По некоторым сведениям, пропажа денег не остановила Сосо, и он все равно сел на поезд до Петербурга. Промотавшись весь день по городу, он набрел на аптеку, над которой висела фамилия хозяина-грузина – Лордкипанидзе. Он зашел и признался, что бежал из ссылки. Аптекарь пожалел земляка, укрыл его у себя и накормил. Сталина всегда поражало, что ему помогают совершенно незнакомые люди.

Но тем не менее, вне себя от ярости, он был вынужден вернуться в Сольвычегодск. Он не забыл Иваняна и со смехом вспоминал, как один “бандит украл эти деньги, и у этого негодяя, которого я встретил после революции, хватило наглости попросить меня о помощи”. Если Иванян действительно украл деньги у Сталина, это был фантастически смелый поступок – и крайне безрассудный. В 1937 году он был расстрелян. До самой гибели он отрицал факт кражи[140].

“Я тоже иногда выпиваю”, – лаконично признавалась Серафима Хорошенина. Возможно, именно после запоя, последовавшего за неудачным побегом, Сталин решил узаконить отношения с ней. В феврале они с Серафимой Хорошениной прописались вместе в доме Кузаковой – это был своего рода гражданский брак (в православной империи законным был только брак, освященный церковью). Этот союз совершенно забыт сталинскими биографами.

Медовый месяц длился недолго: “Согласно предписания г-на вологодского губернатора… Серафима Васильевна Хорошенина 23 сего февраля отправлена… в г. Никольск для отбывания дальнейшего срока”. Таковы были капризы самодержавия: ей даже не дали попрощаться с сожителем. Она оставила Сталину прощальную открытку. Перефразируя Уайльда, потерять невесту почти в день свадьбы – несчастье, но потерять молодую “жену” через неделю – скорее уже беспечность. Об этом неожиданном союзе судачили многие, на него смотрели как на “полубрак”: большевик А. П. Смирнов не стесняясь написал Сталину: “О тебе слышал, что еще раз поженился”.

Едва Серафима освободила сталинскую постель, ее место заняла его хозяйка – Мария Кузакова.