Молодой Верди. Рождение оперы

Теперь, как никогда, ибо временам покорности и терпения наступал конец. Любовь к родине, всячески униженной, жгла сознание невыносимой мукой; любовь к родной земле, попираемой наглыми иноземцами, рождала ненависть к поработителям; любовь к родине, некогда славной, призывала к действию, к борьбе, к завоеванию свободы. Верди слышал этот призыв, и в его сердце он становился музыкой — сильной, простой и мужественной. Музыкой его народа. Трагическим напевом скорби, величественным гимном, воинственным шествием.

Композитор не знал, сколько времени прошло с тех пор, как он вернулся домой. Он все еще стоял на коленях на полу, нагнувшись над раскрытой тетрадью. Он настороженно прислушивался к тому, что звучало и пело в глубине его сознания. Огонь в лампе почти потух. Он отбрасывал на бумагу тусклый красноватый отсвет. От него болели глаза. Слова и буквы меркли и расплывались.

Верди выпрямился. Он поставил лампу на стол, осторожно, почти благоговейно поднял с пола тетрадь и положил ее перед собой. Потом он придвинул себе стул, поправил фитиль и стал читать либретто с самого начала.

В три часа ночи он знал текст «Навуходоносора» наизусть. Теперь он декламировал вполголоса целые сцены трагедии, вскакивал с места, взволнованно прохаживался по комнате, снова садился. Он был всецело во власти опьяняющего творческого безумия.

В четыре часа утра он понял, что сочиняет оперу. Эта мысль вонзилась в его мозг, как игла. Верди похолодел. Он аккуратно закрыл тетрадь, потушил лампу и, не раздеваясь, бросился на постель. Он лежал на спине неподвижный и вытянувшийся, точно мертвый.

Безжалостно и упорно он приказывал себе больше не думать об опере. Он не должен и не будет писать. Голова его горела, в ушах стоял звон. Но мысли рождались одна за другой, и образы возникали с какой-то почти осязаемой рельефностью. План оперы уже жил в сознании композитора. Так прошла ночь.

Утром композитор вошел в кабинет Мерелли. Импресарио был не в духе. Две француженки-танцовщицы, с которыми он ужинал накануне, оказались преловкими интриганками. Смеясь, за бокалом шампанского, девчонки обвели его вокруг пальца. Могущественный импресарио был задет за живое. Он не выспался и теперь сидел желтый и одутловатый, силясь подавить зевоту и сохранить на лице улыбку скучающего австрийского дипломата. Перед ним стоял стакан остывающего черного кофе и блюдечко с тонко нарезанными ломтиками лимона.

Когда Верди вошел в кабинет, Мерелли что-то записывал в приходно-расходную книгу. Композитор с отчаянной решимостью подошел к столу. Он был страшно бледен, осунулся и казался постаревшим. Широко раскрытые глаза лихорадочно блестели.

— Вот ваше либретто, — сказал он. — Я не буду писать. Возьмите его обратно.

— Не глупи, — строго сказал Мерелли. — Ты бы должен ценить мою проницательность. Я так и знал, что либретто тебе понравится. Довольно ломаться! Нельзя пропускать такого случая. Ты сам будешь жалеть об этом. Солера зайдет к тебе. Вы с ним столкуетесь, и я поставлю твою оперу.

Солера пришел вечером. Он сидел верхом на стуле, выкуривал одну за другой дорогие папиросы и говорил о женщинах. Говорил развязно и даже цинично; рассказывал о своих победах; врал и хвастался неимоверно. Любовные интриги были его неизменным времяпрепровождением. В двадцать три года он нравился стареющим богатым женщинам и охотно пользовался их расположением.

Верди злился. Он нервно барабанил пальцами по столу и смотрел поверх головы Солеры. Его коробило от рассказов либреттиста и возмущала нелепая трата времени.

— Послушай, — сказал композитор, либретто требует переделки.

И, не дожидаясь ответа либреттиста, Верди стал излагать намеченный им в общих чертах план оперы.

Солера вынул папиросу изо рта.

— Очень хорошо, — сказал он, — как-нибудь на днях я зайду к тебе, и мы потолкуем об этом.

— Толковать не о чем, — сказал Верди, — надо переделывать. Либретто нужно мне как можно скорее.

— О, это легко сказать — как можно скорее! — засмеялся Солера. — Я ведь очень занят.

— Либретто нужно мне завтра, — продолжал Верди.

— Ты сошел с ума, — сказал Солера, — мне некогда.

— Либретто нужно мне завтра, — повторил Верди настойчиво и привстал со стула.

Под его пристальным взглядом Солера несколько растерялся, но привычная самоуверенность быстро вернулась к нему.

— Очень хорошо, — сказал он развязно, — завтра так завтра. Жди меня часов в восемь утра. Чего не сделаешь для друга? Ты выскажешь мне свои пожелания, и я тут же все исправлю. Пусть будет по-твоему. Не думаю, чтобы либретто от этого выиграло, но это уж твое, а не мое дело.

Он встал, небрежно бросил на пол последний окурок.

— Ухожу, — сказал он. — Будь здоров. — И затем прибавил полунасмешливо, полусердито:

— Советую полечить нервы! Они у тебя расходились, как у взбалмошной красотки.

Либреттист не появлялся целых три дня. Верди задыхался от нетерпения и гнева. Он два раза ходил к Солере на квартиру. Это было утомительно и отнимало много времени. Либреттист жил в противоположном конце города.