Молодость Людовика ХIV

Мол. Неужели, государь?

Кор. Да. (Пристально глядит на нею,) А вот вы, так, наверное, поэт. Оттого-то я вас и спрашиваю.

Мол. Не приходилось ли вашему величеству читать повести Виргилия о пастухе Аристее?

Кор. Когда-то читал.

Мол. Так вот в этой повести есть известный Протей. Он и лев, и змея, и пламя, и дым, и облако. Вечно ускользает от цепи, старающейся его оковать, от руки, желающей его схватить, от взора, пробующего его анализировать. Это-то и есть поэт. Так как же вы, государь, хотите, чтобы я вам объяснил подобное существо.

Кор. А вы все-таки попробуйте. Все, что вы говорите, так далеко от обычного языка, от той сферы, в которой я вращаюсь, что мне, право, кажется, что я первый раз прислушиваюсь к человеческому говору.

Мол. Поэт, государь, рождается под влиянием грустной улыбки природы, это — смешение улыбки и слез. Смеется он, как ребенок, и плачет, как женщина. Вечно опуская действительность, чтобы преследовать мечту, он ценит наравне со всеми благами мира то легкое облако, что скользить по небу и меняет очертания десять раз в одну минуту. Он, как римский Кесарь, жаждет невозможного и все-таки довольствуется иллюзиею, принимая каплю воды за жемчужину, светящегося червячка — за звезду и минутное сердечное увлечение — за любовь. Иногда он, скромный сверчок, поющий в густой траве, в своем душистом царстве полевых цветов, предпочитает его вашему королевству, государь. Иногда же он — гордый орел, парящий над облаками, царь бесконечного пространства, он как золото, сверкает на солнце и по временам испускает дикий, пронзительный крик, выражая или свою досаду, что не может подняться выше, или горюя о том, что принужден спуститься на землю. Поэт, государь, это, наконец, такой человек, которого, как говорить принц Конти, вы смело можете взять в советники, в статс-секретари, назначить первым министром, осыпать величайшими милостями и золотом, и который, когда имеет счастие видеть своего короля и удостаивается чести с ним говорить, только об одной милости и просить: предоставить ему простые деревянные подмостки, поставленные на четырех бочках я заключенные в четырех стенах, где бы он мог заставить ходить, действовать, декламировать, смеяться, плакать и страдать известное число вымышленных лиц. Рожденные в его воображении, лица эти, конечно, никогда не существовали, но тем не менее, это истинное его семейство, истинные его друзья. Вот, что такое поэт, государь, и мне остается удивляться, что такое странное животное осмелилось явиться перед всем, что есть лучшего и благороднейшего в мире, перед королем Людовиком XIV.

Кор. Ах, господин Мольер, вы так прекрасно определили поэта, что мне хотелось бы услышать от вас характеристику короля. Это будет потруднее, не правда ли?

Мол. Нисколько, государь.

Кор. А! В таком случае скажите, что такое король?

Мол. Человек, которого история проклинает, когда он называется Нероном, и которого благословляет потомство, если имя его — Генрих IV.

Кор.

А как по вашему, господин Мольер, какое качество должен бы король испросить прежде всего у Бога?

Мол. Соломон просил мудрости.

Кор. Но я не хочу повторять, что было уже сделано до меня, даже царем Соломоном.

Мол. В таком случае, государь, лучшее качество короля — знание истины.

Кор. Конечно. Но как ее узнать?

Мол. Иногда достаточно притвориться, что знаешь.

Кор. Объяснитесь яснее.

Мол. Увы, государь, ведь я не более, как несчастный драматический писатель, а потому п предложенный мною способ, конечно, отзывается комедией.

Кор. А я все-таки хочу его знать.

Мол. Предположим, например, что вы случайно открыли какую-нибудь тайну…

Кор. Скажу вам лучше, я их сегодня открыл целых две и из самых важных.

Мол. Значит судьба вас балует я ото говорит в ее пользу… Вы теперь только что провели со мною четверть часа наедине.

Кор. Да. Но что-ж из этого?

Мол.

Никто не видел, как я сюда вошел, никто не увидит, как и выйду. Так пусть же король даст понять, что эти пятнадцать минуть он провел с тайным агентом, отдающим отчет о всем, что делается, говорится и даже думается при дворе. Пусть он секретно передаст об этих двух тайнах только двум лицам, а эти в свою очередь перескажут их на ухо какому-нибудь приятелю и… и я знаю придворных: каждый поспешит передать вам тайну соседа, а может быть и свою собственную, из боязни, чтобы не опередил тайный агент.

Кор. Ого, мысль не дурна и я ею воспользуюсь.

Мол. Великая честь для бедного поэта. (Слышен звук охотничьего рога). Однако, мне кажется…

Кор. Это сигнал начала охоты. Слушайте, господин Мольер, хотя поэт и упускает постоянно из виду действительность, чтобы гнаться за мечтою, но ему все-таки надо чем-нибудь питаться. А потому, с сегодняшнего дня, я беру вас к себе почетным камердинером, с жалованьем в три тысячи ливров в год.

Мол. О! Государь! Столько доброты!

Кор. Да, вы мой камердинер. Представьте об этом прошение, когда захотите.