Молодые годы короля Генриха IV

– Вас еще тут не хватало! Ну, раз уж так вышло, вставайте, но что же мне с вами делать? Какая мерзость!

На самом деле это был трезвейший миг в его жизни, все, что совершено и что еще должно свершиться, мучило его, отталкивало своей низостью, как это видно и на его портрете: король из угасающего рода, белый шелк, взгляд искоса, говорящий о пресыщении и подозрительности, но одна нога отставлена, как в балете. И вот Карл Девятый слегка повертывает руку ладонью кверху: этим движением он всем дарует свободу.

И они сейчас же ею воспользовались. Дю Барта направился к двери и отпер ее. Д’Обинье кивнул на одно из окон, в которое уже вливался дневной свет:

– Наше счастье, что ночью оно стояло открытым и здесь никого не было.

Дю Барта быстро возвращается: он перед тем выглянул за дверь. Она тут же снова отворилась.

Свидание

Дверь отворилась, она широко распахнулась, и вошла королева Наваррская, мадам Маргарита Валуа, Марго.

Ее брат Карл сказал:

– А вот и ты, моя толстуха Марго!

Генрих воскликнул:

– Марго!

Первым, непосредственным чувством обоих была радость. Вот она, Марго, все же не погибла, хотя в эту ночь людям угрожало столько опасностей и засад, и в ней все та же утонченная красота и тот блеск, к которому до этой ночи как будто стремилась жизнь. Невзирая на радость, Карл и Генрих невольно содрогнулись. «А я не был с ней в минуту опасности! Но что это? Она выглядит так, словно ничего не произошло».

Был же у нее такой вид потому, что она успела смыть немало крови и слез не только со своего лица, но и с тела, и уж потом появилась здесь в серебристо-сизом и розовом наряде, подобном утренней заре, и в жемчугах, мерцающих на ее нежной атласной коже. И стоило это немалого труда! Ибо на ней только что лежал, вцепившись в нее, охваченный смертным ужасом умирающий человек. Другие, уже будучи на краю гибели, бросались к Марго с мольбой, видя в молодой королеве последнюю надежду, и с отчаянья рвали на ней в клочья рубашку и даже ее прекрасных рук не пощадили, впиваясь в них ногтями, которые от страха стали острыми, как у зверей. Какой-то обезумевший придворный вознамерился убить ее самое лишь потому, что яростно ненавидел ее возлюбленного повелителя.

– Наварра дал мне пощечину, а я убью самое дорогое для него существо, – хрипел капитан де Нансей где-то близко, совсем рядом с ней; он было схватил ее, вытянув когтистую лапу и решив, что теперь-то жертва не уйдет.

У Марго все еще стояли в ушах его свирепые слова, она ощущала его жадное дыхание и просто понять не могла, как ей удалось спастись от него в ее комнате, набитой людьми. Ибо даже позади кровати лежали они, катались по полу, вопя от боли, или вытягивались, онемев и оледенев навек. Все это несла Марго в своей душе, а казалась притом безмятежной, как молодое утро; но этого требовали приличия и присущее ей самоутверждение. Мой повелитель должен меня любить!

Она попыталась взглянуть Генриху прямо в глаза, но это почему-то оказалось необыкновенно трудным. И не успели их взгляды встретиться, как она невольно отвела свой. Впрочем, он тоже уклонился и тоже посмотрел мимо нее. Ради бога, как же так? Не может этого быть.

– Мой Генрих!

– Моя Марго! – сказали оба одновременно и двинулись друг к другу. – Когда же мы расстались? Разве так уж давно?

– Я, – сказала Марго, – осталась в постели и решила заснуть, а ты поднялся.

– Я поднялся и вышел с моими сорока дворянами, которые окружали наше ложе. Я собирался сыграть с королем Карлом партию в мяч.

– Я же, мой возлюбленный повелитель, решила заснуть. А вот вышло так, что меня всю залили кровью и слезами – и сорочку и лицо. Даже предсмертный пот умирающих падал на меня. Все это сделали, увы, наши люди. Они всех твоих перебили, а так как я больше всех твоя, то лучше бы и мне умереть. Но я все-таки явилась к тебе, хотя мне по пути пришлось переступать через мертвецов, и вот как мы свиделись!

– Вот как мы свиделись, – повторил он с глубокой печалью и сдержал себя, чтобы тут же не пошутить.

А она почти надеялась на это. Такого мальчишку ужасное особенно смешит. «Впрочем, нет, – вспомнила она, – здесь ведь я сама воплощенный ужас…»

– Я, твоя бедная королева, – не сказала, а дохнула ему в лицо Марго.

Он кивнул и прошептал:

– Ты, моя бедная королева, дочь женщины, которая убила мою мать.

– И ты слишком сильно любил меня, слишком сильно любил.

– А теперь эта женщина убила всех моих людей.

– И ты уже совсем не любишь меня, совсем не любишь.

Тут он готов был раскрыть объятия, захваченный одним ее голосом, так как он не смотрел на нее, его глаза были опущены. В душе он уже раскрыл их; он только ждал одного ее слова, легчайшего движения, но ничего не последовало. У нее было такое чувство, что нет, она не может, не должна, или что этого недостаточно. Неужели я потеряла его? Марго отошла, скользнула рукой по лбу и затем проговорила вслух, для всех: