Молодые годы короля Генриха IV

Там они тотчас исчезли из глаз. Луврский колодец был полон глубокой тьмы. В некоторых комнатах, на разной высоте, чуть мигал красноватый свет, и только по нему было заметно, как плотен мрак между высокими стенами. Генрих стоял без движения, пока не услышал чей-то шепот: «Сюда!» Он обогнул несколько выступов и, следуя за голосом, повторявшим: «Сюда!», вошел в неосвещенный коридор. Король Наваррский и его первый камердинер д’Арманьяк проскользнули в какую-то комнату, где едва мерцал одинокий светильник, а по углам угрюмо громоздились тени.

Слуга-дворянин запер тяжелую дверь и начал так:

– Стены здесь толщиной в три фута, окно на высоте десяти футов от земли. Люди, живущие в этой пещере, сейчас сидят в кабаке, поэтому можно быть совершенно спокойным, никто нас не подслушивает.

– Освети все-таки углы!

Глядите-ка! В углу нашли хорошенькую фрейлину! Она не пожелала танцевать в парадной зале под двадцатью люстрами с восковыми свечами; она прокралась вслед за королем гугенотов, чтобы узнать, как он сегодня проведет вечер, и донести мадам Екатерине, которая обычно весьма милостиво выслушивает подобные сообщения. Поэтому пришлось прекрасную фрейлину увести и запереть в полнейшей темноте.

– Я потом ее выпущу, – сказал д’Арманьяк. – А сейчас задача в том, чтобы вашему величеству выбраться из замка неузнанным.

– Ничего не выйдет, старой королеве обо всем доложат.

– Доложат, да слишком поздно. Хорошо, если бы тот, кому следует сегодня опасаться встречи с вами, поглядел, как я переодену короля Наваррского. Тут уж никто вас не узнает. – И он принялся за дело. В конце концов его государь стал похож на беднейшего из своих подданных: лицо ему намазали чем-то черным и прилепили бороду.

– Я нарисовал вам морщины, – сказал первый камердинер. И Генрих тотчас ссутулился, как старик. Дал ему д’Арманьяк и мешок хворосту. Почему именно хворост?

– Оттого, что это самый легкий груз. Вас зовут Жиль, и у вас в Париже сестра.

– И я тащу ей хворост?

– Нет, окорок, который лежит под ним. Когда вас обыщут у ворот Лувра и найдут припрятанную ветчину…

– Тогда поверят, что я и в самом деле Жиль. Отличная мысль! А пароль какой?

– Ветчина.

И они досыта посмеялись, так как никто не мог их услышать за этими стенами в три фута толщиной. Потом Генрих пустился в путь и благополучно прошел через подворотню, где охрана играла в карты. Он только крикнул: «Ветчина». На мосту его осмотрели внимательнее, заставили вывалить хворост и окорок отобрали.

– А теперь, старый еретик, катись отсюда в харчевню, где служит твоя знаменитая сестрица!

Перейдя мост, молодой король поплелся в город, прихрамывая и сгибаясь, точно кирпичи тащил. На улице Австрия ему, как назло, не попалось ни души; продолжая прихрамывать – уже из чистой любви к искусству, – он миновал еще несколько темных улиц и, наконец, в погруженном во мрак переулке увидел чуть освещенный подвал. Людские тени и поющие голоса уже издали возвещали о том, что здесь харчевня. Входная дверь и дверь в залу были приотворены, так как камин, где жарились на вертеле куры, дымил. Вертелом занималась одна служанка, а две другие наливали посетителям вино, садились к ним на колени и вместе с ними пели. Хозяин стучал по столу ладонью в такт песне. Он походил на крестьянина, к одежде пристала солома. Гости были вооружены, даже один карлик, который ужасно сипел. Песенка была превеселая – о глупенькой служанке, полюбившей гугенота за острую бородку; но добром это не кончилось. Нельзя было даже окрестить младенца, родился он с лошадиным копытом и вскоре своротил голову родной матушке так, что лицо у нее оказалось совсем назади!

Комната освещалась только пылавшими в очаге поленьями: огненные блики плясали вокруг орущих ртов, над лбами перекладиной лежала тень. Генриху, смотревшему с улицы, эти лица казались звериными мордами, харчевня – каким-то вертепом глупости. Его роль незаметного старика стала ему отвратительна. С другой стороны, влекла мысль – появиться одному и без оружия среди шести здоровенных негодяев. В дверях его бесцеремонно оттолкнул какой-то долговязый малый, который тут же вошел и громко пожелал всем доброго вечера. Генрих узнал незнакомца по голосу и еще больше по фигуре. Честному дю Барта не помогло то, что он повернулся к Генриху спиной. Он сказал:

– Я зашел, чтобы получше расслышать вашу веселую песенку!

Их было шестеро, но только карлик отозвался из-за тяжелого дубового стола:

– Ну-ка, ты, жердь, сними мне с жерди колбасу!

Долговязый дю Барта действительно потянулся к свисавшим с потолка колбасам.

– Только если ты еще раз прокаркаешь мне песенку про гугенота!

Карлик смутился, а одна из служанок повисла на руке высокого протестанта и принялась успокаивать его: