Молодые годы короля Генриха IV

Временами огромная зала оказывалась наполовину пустой, и музыка на хорах гремела слишком гулко, как в пустом помещении. Еще оставались пьяницы, оставались философы. Нежно склонившись к Марго, еще сидел здесь Генрих. Над новобрачными пестрым шатром свешивались знамена французских провинций, знамена, взятые в былых сражениях, в далеких странах. Но влюбленным казалось, будто они наедине. Генрих говорил ей, что он ее любил всегда, всегда любил только ее. Марго отвечала и лично от себя, и от имени своего сердца, уверяя, что и она тоже. Она верила Генриху, а Генрих ей, хотя оба знали, что на самом деле не всегда было так. Но сейчас оба чувствовали, что теперь это стало правдой. Вот он – мой единственный возлюбленный. Я не знал ни одной женщины, кроме вот этой, с нее начнется моя жизнь. Он – моя весна, без него я бы скоро состарилась.

– Генрих! Ты сложен с такой соразмерностью, какой требует канон античности. Клянусь честью, ты заслуживаешь награды!

– Марго! Я с радостью готов разделить с тобой эту награду: сколько ты захочешь и выдержишь.

– Доказательство не терпит отсрочки, – начал ее звучный голос, а прекрасное лицо досказало остальное; он быстро вскочил с колен, и они вступили на тот путь, по которому уже прошли многие. И хотя это путь плоти, но бывает, что и плоть может одушевиться. Когда они вышли из большой залы, Генрих схватил ее и понес. Он нес Марго перед собой. Солдаты отдавали им честь и что есть силы стучали ногами. Пьяные, уже свалившиеся на пол, пытались проводить их взглядом.

Однако осуществлению страстного намерения мешал брачный наряд принцессы: он топорщился на бедрах четырехугольником, и Марго была заперта в нем, точно в ящике. Тут молодой любовник выказал и осмотрительность, и многоопытность. Он не стал грубо мять блистающую оболочку, но мгновенно раскрыл ее. «Не сравнить с Гизом», – еще успела подумать Марго, хотя тот и ростом выше, и по внешности сразу скажешь, что дворянин! Но вот оболочка, точно раковина, открыта, и жемчужина обнажена. Вместо того чтобы подольше соблазнять его этой драгоценностью, Марго приказала коленям слегка ослабеть и подогнуться, сделала вид, что падает, дала себя подхватить и потом бросить туда, куда ей хотелось, – на ее знаменитую кровать, обтянутую тяжелым черным шелком. «Этот любит женщин, и тем меньше знает их! Этого я сумею удержать…» – хотела еще сказать про себя Марго. Но уже погасли слух и зрение – к большой выгоде остальных чувств.

Австрийский дом

Генрих один вернулся в большую залу. Там стало многолюднее, чем до его ухода, ибо теперь здесь находилась королевская чета. Карл Девятый успел прикрыть свою наготу, но зато напился. «Вон возвращается дружок моей толстухи Марго!» – воскликнул Карл, увидев Генриха. По всему было заметно, что и остальные в курсе дела и ждут возвращения счастливого супруга. Лишь королева не смеялась, она, как обычно, не обнаружила никакого движения ума или чувств. Никто не мог вспомнить, какой у нее голос. Елизавета Австрийская сидела, выпрямившись и не шевелясь, на возвышении в особо предназначенной для этого части огромной залы; вокруг нее как бы сама собой образовалась пустота, никакой охране не приходилось отгонять любопытных. И королева высилась там в своем золотом платье, окаменевшая и неуязвимая, точно статуя святой, даже лицо от толстого слоя белил уже не казалось человеческим. За ее широкой юбкой прятались два испанских священника, но сами они видели все.

Карл Девятый повис на руке зятя. Он шепнул Генриху на ухо, однако достаточно громко, какую-то непристойность насчет собственной сестры. Генрих с отвращением подумал: «Если он упадет, пусть валяется. Может быть, дать ему подножку?» Однако он не сделал этого, Карл, повиснув на нем всей своей тяжестью, продолжал тащить его вперед и наконец остановился: перед ними была пустынная часть залы, где сидела королева.